Смирилась Антонида, съехала со двора. А куда податься? Чем жить? С горем пополам устроилась у Пастерначки — одинокой старушки, растерявшей мужа и сынов. Спасибо, Елена при сельпо определила уборщицей и сторожихой. Фрося в бригаду путейскую пошла — рабочей. Глянет Марфа, как она мимо родного подворья домой поспешает — грязная, одежонка на ней кое-какая, лицо ветром и морозом посечено, губы черные, в трещинах — и сердце зайдется:
«Боже, за что мучения такие?!»
А Фрося смеется:
«Все хорошо, бабушка».
В глазах веселость озорная играет.
«Чему же радоваться, детка? — спросит, бывало, Марфа. — На себя погляди. Девичье ли это дело?» И головой печально покачивает, Фрося еще пуще заливается. А потом вдруг строже станет.
«Социализм, бабушка, строим. Слыхали про такое?»
Подивилась Марфа на Фросю: совсем иная стала — бедовая. И говорит по-ученому. А поглядеть, так и удивляться-то нечему. Про социализм этот самый и Марфа слыхивала, даром, что неграмотная вовсе. Да и Тимоша говорил. Он тоже ученье какое-то окончил. Кочегарил. Потом помощником механика поставили. В поездах, значит. Как сатана ходит — одни глаза светятся.
«Не зря кровь проливали, маманя, — задористо щурился. — Державу свою железную накрепко сколотим. Никакая контра не возьмет! Зубы обломает!»
Насчет железной индустриализации Марфа тоже имеет понятие. Ходили же по дворам, брали деньги, кто сколько даст. На временное пользование. Стало быть, взаймы, пока заводы построят. И будто даже выиграть можно. Авдей шипел:
«Ну и жизнь, ни дна ей, ни покрышки. Что ни затеют эти большевики — все мужик отдувайся! Все с его души тянут! То силой забирали, а ныне — вынь да поклади. Налог, а поверх него еще и самообложение. Чем же это самообложение от разверстки рознится? Все обмеряют: и землю, и скотину, и инвентарь, и тягло. Столько-то должен отдать. И ни фунта меньше. Э-эх, пропади оно пропадом!»
Марфа услышала скрип половиц, дверей. Дом просыпался. Чертыхнулся Михайло хриплым после сна голосом. Звякнул подойник — Анна доить пошла. Заглянула Степанида и скрылась. Вошла Евдокия. Небрежно осенила себя крестом. Постояла. Зевнула, перекрестила рот. Вышла. Ударил церковный колокол: «Баммм... баммм... бамм..» — азмеренно, монотонно.
По покойнику.
2
Пробудившаяся степь умылась росой и, подставив свой лик солнцу, задышала часто, радостно. С полей полились медвяные ароматы татарника, буркуна, терпковатый полынный дух, чебрецовая сладость. Крутой Яр утопал в этих запахах — волнующих, свежих. Потом из труб повились дымки. Запахло жженым кизяком, печеным хлебом, парным молоком. Мычали коровы. Хозяйки выпроваживали их за ворота, и они приставали к череде, медленно брели на выгон. Хлесткими винтовочными выстрелами щелкал кнут пастуха. Покрикивал на коров Егорка Пыжов, устроившийся в подпасках. Стадо взбило остро пахнущую коровьими блинами пыль. Она повисла в воздухе, вобрав в себя остальные запахи, медленно оседала на хаты, вишенник, плетни, на посеревший придорожный спорыш.
Тимофей стоял посреди верзиловского двора — щурился, слушал утро. Солнце ласкало его оголенный до пояса, слегка смугловатый торс. Тимофей молодо, с хрустом в суставах, потягивался, выгибался. Им владело какое-то неуловимое чувство тревожного ожидания. Появившись во время разговора в райпарткоме, оно вот уже скоро месяц не покидает его.
«Срочно, — сказали ему тогда. — Секретарь ожидает».
Тимофей сдал паровоз сменщику и, как был в рабочей одежде, с сундучком, в котором брал с собой еду, пошел в райпартком. Нет, он никогда не думал, что это была его последняя поездка.
«Пойдешь на село», — сказал секретарь райпарткома.
Тимофей удивленно поднял брови.
«Да-да, лучшего нам и желать нельзя. Село знаешь. Рабочую закалку получил. В прошлом — красный боец».
«Все верно», — буркнул Тимофей, досадуя на секретаря за то, что вот так, не спрашивая, решает его, Тимофееву, судьбу.
Далеко от земли были мысли Тимофея. Сколько уже времени он живет иной жизнью, иными интересами. Заработки у него хорошие. Елене каждый месяц ставка идет. Собрали деньжат, затеяли строиться. Сельсовет участок под постройку выделил. Савелий Верзилов — мужик покладистый, не гонит. Председателем сельсовета он сейчас. Понимает Тимофееву беду. Но не век же гнуться по чужим углам. Клетку из старых пропитанных креозотом шпал поставили — профсоюз помог выписать из путейских отходов. Стропила поднял. Малость леса на крышу не хватает. А там — потолок навалит, стены обмажет. К осени и «входины» можно будет отпраздновать.