Как все это далеко!
Да, она была ошеломлена бегством Емельяна. Он ушел внезапно, не сказав ни слова. Дом оставил, приусадебный участок. Какое ни есть — хозяйство. Глафира не знала, что и подумать, как дальше жить, что делать. Днем еще кое-как забывалась, находя себе работу. А ночами, оставшись одна на весь дом, трепетала от страха. Потому и взяла квартиранта — Евдокима Кириченко. Перевелся он из Волновского депо. Слесарь. Приехал с двенадцатилетней дочкой Людой. Вдовец. Искал, где бы угол снять. Люди и указали Емелькино подворье.
Не задумываясь, Глафира сдала комнату жильцам. А постоялец попросил, если можно, и столоваться у хозяйки. «Сам я можу і абияк, — сказал ей, — а от дочка...»
Она согласилась готовить еду и для них, обшивать, обстирывать, с радостью беря на себя эти хлопоты.
Не знала она, почему таким покладистым оказался квартирант. Думала, из-за безвыходного положения. А у него с первого взгляда на хозяйку екнуло в груди и заныло, заныло, как в пору первой влюбленности.
Снова ожил дом. Тоскующая по детям Глафира привязалась к девочке. А детское сердце отзывчиво на ласку. Прошло немного времени, и Люда уже души не чаяла в тете Глаше, при каждом удобном случае рассказывала отцу, какая она хорошая, добрая и самая красивая...
Евдоким грустно смотрел на дочь, говорил: «Так-так». А сам думал о том, что эти слова, как бы специально предназначенные для того, чтобы ребенок мог с восхищением отозваться о своей матери, его девочка адресует совсем чужой женщине.
Его радовали отношения, установившиеся между Людой и хозяйкой. У них даже появились какие-то секреты. Доволен был и уходом за дочерью: всегда чистая, вовремя накормлена, и в школу ее отправит Глафира Васильевна, и из школы встретит.
И сам Евдоким все больше и больше достоинств находил в ней — своей новой хозяйке. Но он помнил, что у нее есть муж, и опасался, что добрые чувства этой женщины к его дочери могут смениться отчужденностью и тогда девочка уже ощутимей познает горечь сиротства. Потому однажды и затеял разговор.
«Зайве, Глафіра Василівна, балувати мою Людку. П’ятирічною лишилася вона без матері. Не пам’ятає пестощів. Не треба і привчати».
Боялся Евдоким вовсе обездолить дочку. Поэтому вот уже седьмой год вдовцом оставался. Думал, что ведь не прикажешь новой жене полюбить чужое дитя. Неспроста, видно, о падчерицах столько грустных песен сложено, столько слов печальных в народе говорено.
«Зайве, — овторил Евдоким, как-то виновато взглянув на Глафиру. — Хай і живе так, не знаючи цих радощів. Як потім зневірятися...»
Уже два года минуло, как Глафира оставалась соломенной вдовой: вроде и замужем, и без мужа. И защитить некому — сама отбивалась от охотников до чужих подушек. Были такие. Стучали среди ночи в окошко, нашептывали: «Что тебе стоит? Все одно — яловая». И по дому без мужских рук — хоть пропади. Одно надо сделать, другое, третье, десятое...
Нет, в ту пору квартирант ну просто находкой был для нее: «кавалеров» отвадил, усадьбу привел в порядок. Она замечала на себе его взгляды, в значении которых женщине трудно ошибиться. Но не отвечала взаимностью. Евдоким по натуре своей был мягким, податливым. Она не любила таких уж очень нерешительных людей. Вот Емельян хоть и дрался, измывался над ней, а все же был по сердцу...
Странное оно — женское сердце. Его презирают, а оно домогается любви. Его любят, а оно остается безучастным. И вдруг какие-то неведомые силы всколыхнут его, заставят взволноваться, затрепетать. И тогда еще разительнее проявляется его нелогичность, непоследовательность.
Людская молва давно свела Глафиру и Евдокима. Еще бы — не день, не два под одной крышей. В саду, в огороде — вместе. За столом — вместе. И возле девочки хлопочет Глафира. Посмотреть со стороны — семья.
Но равнодушной оставалась Глафира к Евдокиму. Видела — любит. Ночами слышала его взволнованное дыхание за простенком. Знала наверное, что не обидит, не насмеется. А сердце — не дрогнуло, не отозвалось.
Так и шло до того дня, когда Евдоким заговорил о дочке. Щемящая бабья жалость резанула сердце Глафиры. Она словно очнулась от какого-то забытья, будто впервые увидела этого молчаливого человека, упорно борющегося с самим собой, подавляющего свои чувства, страдающего ради того, чтобы не знал страдания его ребенок.
Тогда она не ответила Евдокиму, потрясенная его словами. Не сказала о своей привязанности к Люде. Не пыталась доказывать, что просьба его жестока не только по отношению к девочке, которой просто-таки необходима теплота женских рук, но и к ней, Глафире, ибо лишает ее единственной радости в жизни...