В ту ночь Глафира сама пришла к Евдокиму, склонилась над ним, шепнула:
«Подвинься...»
Нет, она не надеялась, что эта близость изменит ее жизнь. Но спустя некоторое время ее вдруг стошнило, а потом захотелось кислого. «Неужто?» — подумала она, зная из разговоров баб, к чему это, и еще не смея верить. Кинулась Глафира по соседкам. «На молодое», — в один голос сказали те. «Коли еще тошнехонько бывает — примета верная». Вскоре Глафира уже не сомневалась: будет матерью. Она боялась радоваться — еще беды накличешь. Она беспрекословно следовала многочисленным советам и наставлениям многоопытных старушек. «Не приведи господи уворовать вишенку, — строго предупреждали ее, — коли не хочешь красного пятна на лице младенца». — «Смотри, не ходи через дыры в заборах, — поучали ее, — не то пуповиной удушит ребеночка». — «А чтоб горбатым не был, — ненароком через коромысло не переступи». Она с суеверным страхом отворачивалась при встречах от калек, чтобы, не дай бог, не перешло уродство на дитя. Глафира бродила босой по утренней росе, береглась, чтоб не испугаться, остерегалась «дурного» глаза... И все это ради того, кто жил у нее под сердцем, кто настойчивее и настойчивее напоминал о себе и кого она ждала, как высшей награды.
А носила Глафира аккуратно, красиво.
«Не знала ты, Глаша, что делать, — добродушно подшучивали бабы. — Давно надо было мужика сменить».
Другие, глядя на ее пополневший стан, говорили:
«Не было бы Глашке счастья, так несчастье помогло».
Иные женщины болезненно переносят беременность, дурнеют с виду, становятся капризными, раздражительными. Глафира же наоборот — расцвела, похорошела, подобрела душой, стала покладистей, сговорчивей. Жизнь ее наполнилась новым содержанием. Уже не бабья жалость, а по-настоящему большое чувство связывало Глафиру с Евдокимом. Он дал почувствовать ей всю прелесть взаимного уважения и доверия. И она не могла не полюбить Евдокима всем сердцем.
Все, что было с ней в прошлом, Глафире казалось каким-то страшным кошмаром. У нее и в мыслях не было перечить Емельяну, возмущаться, восставать против его надругательств. Она слепо подчинялась ему во всем, памятуя божескую заповедь: «Жена да убоится своего мужа». По этой заповеди жила ее мать — тихая, забитая женщина. В таких правилах воспитывалась и она при нелюдимом и суровом отце.
Теперь Глафира удивлялась, как могла терпеть такое. Шесть лет она промучилась с Емельяном и все это время даже не подозревала, что между мужем и женой могут быть вот такие добрые, сердечные отношения, какие сложились у нее с Евдокимом.
Глафира родила легко и благополучно. Материнство преобразило ее. Как гордо проходила она крутоярскими улицами, держа в руках своего сына, словно драгоценность! Какая величавость появилась в ее движениях!..
Малыш заворочался в зыбке, подал голос. Глафира схватилась с постели, перепеленала его.
— Горобчик ты мой, — приговаривала она. — Мужичок мой дорогой. За папой соскучился? Да? Папа ту-ту. На работе папа.
Глафира дала сыну грудь. Он сразу же захлебнулся, закашлялся, сердито загорланил.
— А ты не жадничай, — сказала Глафира, слегка похлопывая его ладонью. — Ну, успокаивайся. Людочку разбудишь.
Малыш нашел сосок, зачмокал, засопел. Легонько покачиваясь, Глафира влюбленно смотрела на него, приговаривала:
— Да не спеши. Ишь, паучок, присосался — не оторвешь.
Приятная истома разлилась по ее телу. Глафира, все так же покачиваясь, зажмурилась. Почему-то снова вспомнился Емельян. Да, первое время она еще со страхом ожидала его возвращения. Потом, готовясь стать матерью, и вовсе забыла о том, что значил в ее жизни этот человек. Чем дальше, все больше убеждалась Глафира — нечего ей бояться. Объявится — что ж, чистая она и перед богом, и перед людьми, и перед своей совестью. Чистоту эту дало ей материнство, сознание того, что свершила свое бабье предназначение.
Малыш уснул под грудью. Глафира осторожно уложила его в зыбку, поправила постель и улеглась сама. Сквозь дрему услышала, как загремела цепь. Злобный рык кобеля сразу же сменился радостным повизгиванием. Она выбралась из-под одеяла, зашлепала босая в сенцы, решив, что приехал Евдоким.
— Что так рано? — сонно проговорила, откидывая крючок с двери, и тут же вернулась в дом, юркнула в постель. — Теплая вода на печке, — сказала она. Зевая и укладываясь поудобнее, продолжала: — Есть будешь? В духовке возьми.