— Игнат дело говорит, — вставил Иван Пыжов. — Крутой поворот... Обмозговать надо.
Громов презрительно щурил отсвечивающие лихорадочным блеском глаза. У него сложилось свое, причем далеко не лестное мнение об этой колхознице. И, словно утверждая его в этом мнении, Пелагея заговорила!
— Глядеть, Игнат, нечего. Поскольку правильный закон, по которому Афонька с Нюшкой живут, под тот закон и мы с Харлашей пойдем.
— Подумайте, — повторил Игнат. — На нерве такое не решается. Спокойно договоритесь меж собой, тогда и приходите... Неволить вас никто не станет. Жаль только таких работников терять. Да и Харлампшо не сладко будет на производстве.
— На каком производстве? — спросил Харлампий. Он не слышал начала разговора, не знал о домогательствах Пелагеи. О том, чтобы уйти из колхоза, они никогда не толковали. И вдруг «на производство». — Почему на производство? — уставился он на жену.
— Выписываемся мы.
Харлампий растерянно почесал затылок.
— Как же так? — двинулся вслед за женой — большой, нескладный. — Не свыкший я...
— Афонька может в том депо работать, Кондрат тоже может, другие мужики, а у тебя руки не оттедова выросли?! — раздраженно проговорила Пелагея. — Митяньку захоронили, — продолжала дрогнувшим голосом, — хочешь и дочку загубить? Насквозь светится. — Пелагея смахнула набежавшую слезу, горестно покачала головой. — Не сами уходим. Жизнь гонит. — Повернулась к хмуро глядевшему Громову, преднамеренно низко поклонилась: — Звиняй, коли не так сказала. Вам, ученым, оно видней. Только кулаков ты, секлетарь, не там ишшешь. — В ее голосе еще звучала обида. — Не там прошшупываешь.
9
О смерти тещи Кондрат узнал на работе.
— Хорони теперь, — проворчал он, вытирая паклей испачканные руки. Повернулся к напарнику и уже веселей продолжал: — Ну, Афоня, поскольку такая стихия приключилась — тяни сам лямку. А мне по всем законам три дня бражничать полагается. Пойду к мастеру отпрашиваться.
Его отпустили. И чего вовсе не ожидал Кондрат — дали десять рублей из профсоюзной кассы на похороны.
— Ишь ты, — говорил Кондрат сам с собой, — считай, нашел червонец.
Он и не опомнился, как оказался на базаре у двери пивной. Недоумевая, остановился. Но тут же рассудил, что по такому случаю не грех выпить.
Кондрат хлебнул стакан водки, запил пивом. Потом, прихватив в магазине пол-литра, поспешил к Лаврентию Толмачеву — он в свободное время столярными поделками промышлял: скамьи делал, столы, шкафчики. Лаврентия дома не оказалось, и Кондрат подался на колхозный двор. На завалинке дома, где помещалось правление, сидели мужики.
— Бог помочь, — заговорил Кондрат, подходя к ним. — Как погляжу — кучеряво живете. Сказано, вольный народ — хочу работаю, хочу — нет.
— Да и ты, видать, не из подневольных, — заметил Харлампий, явившийся в правление оформлять свой уход из колхоза. — С утра пораньше хмельного хватил.
— Тебе до тага дела нет, — неприязненно глянул Кондрат в сторону своего бывшего друга, — коли у самога нема причины выпить.
Харлампий добродушно отозвался:
— Причину завсегда можно отыскать. Дурное дело — не хитрое.
— Ну, снова схватились, — примирительно молвил Лаврентий.
— А ну его, беса лохматого, — в сердцах махнул рукой Кондрат. — Некогда с ним вожжаться. Идем, Лаврушечка. Посудину надобно сколотить для покойницы.
— То надо, — согласился Лаврентий. — Вот только найду ли матерьял?
— Найдешь, найдешь, — говорил Кондрат, увлекая его за собой. — Зараз я тебе хвокус покажу. — И он вынул из сумки горлышко бутылки, подморгнул Лаврентию: — Ну, как?
— Вроде были где-то кой-какие дощечки, — поспешил согласиться Лаврентий.
Они вошли к Лаврентию в сарай. Кондрат по-хозяйски смахнул стружки, выставил на верстак поллитровку, достал из сумки закуску.
Выпили, договорились о цене. Кондрат подался было со двора, но его окликнул Лаврентий, выбежав из сарая:
— А по какой мерке делать? Пожалуй, твоего росточка теща-то.
— Не-е, не кажи, Лаврушечка, — возразил Кондрат, напыжившись. — У меня рост как рост. А она помене будет. Помене.
— Коли так, с тебя смерок возьму, — подходя к нему, проговорил Лаврентий. — Не вертись. — Он обмерил Кондрата обрывком веревки в длину и по ширине спины, успокоил: — Малость урежу — в самый раз угодим.
— Ишь ты, — выйдя за ворота толмачевского подворья, заговорил Кондрат. — «Матерьяла нет». А как поднес — и матерьял нашелся. Вот она, стихия, какая.
Он был очень доволен собой. И тем обиднее ему было выслушивать нарекания Ульяны.