— Куда понесло?! — крикнул Кондрат. — Возвернись, паршивец!
— Обойдется! — откликнулся мальчонка и припустил пуще прежнего.
— Э-эх, — провожая его взглядом, осуждающе покачал головой Кондрат. — Гнида, сопля, а туда ж: «обойдется». — Он ожесточенно сплюнул. — Вот семя антихристово — никакога тебе почтения упокойнику.
— Пример видит, — глубокомысленно изрек Харлампий, кивая в сторону удаляющегося Ивана. — По колосу и зерно.
— Не-е, не кажи, — вдруг запротестовал Кондрат. — Не к месту твоя присказка. Нешто запамятовал, как Авдей жизню Ивану сковеркал? Не-е, Ивана не гудь. Такое не забывается. Хай упокойничек спасибо скажет, что хоть перед погребением проведал его брательник. Коли разобраться — зловредный был усопший, земля ему мягким пером. И сын, Тимошка, не от добра сбег. Видать, запустил ему Авдей сала под шкуру. — Кондрат свернул еще одну козью ножку, пыхнул дымом. — Опять же, взять дитя, — вел он неторопливо. — Оно похлеще нашега чует и добро, и зло.
— Истинно, — вставил Харлампий.
Кондрат убежденно повторил:
— Не-е, дитя гудить — последнее дело. Вон с каким выбрыком подалось, что лошонок застоялый. А почему? Потому как оно нутром своим смерть отвергает. Оттого и жалости не имеет. Не хочет понимать скорбей человеческих. Не желает, и все тут. Такая, стало быть, в нем стихия заложена.
4
Улица, которой шел Иван Пыжов, круто поднималась вверх. Там, на сырту, ближе всех к почерневшему от времени, скособоченному, потерявшему одно крыло ветряку, стояла его хата — ветхая, жалкая. Да и то сказать, лет ей немало, долго она была заброшена, пока хозяина по свету носило.
Взяли Ивана на японскую — под тридцать ему было. Жену, двоих детей оставил, какое ни есть, хозяйство. Взяли не без злого умысла Авдея. Увезли. И все рушилось. Все прахом пошло. Вся жизнь...
Знать, не в добрый час сцепился он со старшим братом, если судьба так несправедливо, так жестоко обошлась с ним. В одном из боев пуля разорвала ему щеку и выбила зубы. Зашили, заштопали, и снова на передовую. Едва возвратился в полк — добавило, да так, что в беспамятстве в плен угодил. Поначалу был на японской каторге. Мог бы вернуться, когда после войны обменивались пленными. Но и тут не повезло Ивану — попал один-одинешенек на флотилию, что всякую нечисть в океане вылавливала: трепангов, крабов, осьминогов, морскую капусту. Месяцами болтались на лове. Приходили суда, привозили продукты, пресную воду, забирали улов. И снова дни и ночи, дни и ночи изнурительного труда. Так и прошло несколько лет. Все побережье исходили. Были и на севере — у Курильской гряды, в Камчатских водах, и у южных островов промышляли.
Однажды шкипер повел их к берегам Китая. Он был опытным браконьером, настоящим морским пиратом — смелым и находчивым, решительным и хитрым. Днем он отстаивался в нейтральных водах, а чуть спустится вечер, спешил к устричным отмелям. И все же их накрыл катер береговой охраны. Он подошел с погашенными огнями вплотную и вдруг осветил прожектором. Послышалась команда следовать в порт.
Шкипер погасил прожектор выстрелом. Он надеялся ускользнуть, пользуясь темнотой. Но в тот же миг пулеметная очередь скосила его. Ивана тоже ранило — в третий раз.
Его долго держали в тюрьме. Потом вытолкали за дверь. Начались скитания в поисках горстки риса. Кем только он не работал: и сельскохозяйственным рабочим на рисовых плантациях, и резчиком бамбука, и грузчиком, и носильщиком, и посуду мыл в ночном кабачке.
К тому времени докатились до него вести о новой войне, которую ведет Николай с Германией. Нет, он не рвался в драку. Хватит с него и того, что однажды уже предали, оставили израненного на поле боя. И все же он настойчиво искал путей перейти границу. Он долго бродил в пограничных районах и уже договорился с контрабандистами, промышлявшими опиумом, чтобы его переправили. Но на него обратили внимание местные власти и едва не схватили как шпиона. Пришлось бежать к побережью.
Снова скитания в погоне за случайным заработком. После долгого бродяжничества ему удалось устроиться матросом на судне малого каботажа. Он имел пищу, койку в вонючем кубрике, да еще мог делать кое-какие сбережения.
Как-то на переходе из Шанхая на Формозу их судно попало в жестокий тайфун. Спустя долгое время потерявшее управление, почти совсем разбитое судно вынесло к берегам Австралии. Из экипажа уцелело всего два человека. Одним из них был Иван Пыжов — хлебнувший горя крутоярский мужик. Полуживых, одичавших, их выходили австралийские рыбаки. Ли — товарищ Ивана по несчастью — двинулся в ближайший порт в надежде попасть на судно, идущее в Китай. Иван же направился в глубь страны — начинался сезон стрижки овец, и можно было, как надоумили его рыбаки, хорошо заработать. А Ивану очень нужны были деньги. Мысли о возвращении на родину теперь не оставляли его ни на минуту. Он знал, что не сможет наняться на суда дальних пассажирских линий — у него не было документов. И поэтому только билет давал ему возможность выбраться отсюда.