...Шел Иван Пыжов быстро. Глядя со стороны, как он легко преодолевает крутизну улиц, никогда не скажешь, что ему нынче исполнилось пятьдесят пять. Видимо, долгие скитания да продолжительная жизнь на море хорошо натренировали его и без того могучее тело.
Следом увязался Сережка. Он бежал за дедом Иваном не без тайного умысла.
— Так эта кенгура детишков в сумке носит? — не отставая ни на шаг, спрашивал он.
— Ну да, — кивнул Иван. — На брюхе у нее сумка такая.
Сергей любил рассказы деда Ивана о дальних странах. Он готов был слушать их снова и снова. Подумать только, сколько людей на земле! И сколько разных стран! Китайцы — палочками едят. Как же можно есть палочками? И червяков любят. Правда, морских червяков. Но какая разница? Червяк — все равно червяк. Удивительнее всего, что дед Иван тоже ел. Нет, его, Сережку, ни за что не заставили бы... Потом Сережка хотел еще спросить: разве хлеб растет на песке? Что-то он. такого не знает. Как же тогда живут в пустыне? Без хлеба разве можно жить? А еще не понимает Сережка, почему везде английцы: и в Китае, и в Австралии, и в Индии, и даже там, где один песок и совсем нет земли.
Однако дед Иван отвечал односложно, а то и вовсе пропускал мимо ушей Сережкины вопросы. Он торопился домой, зная, что его ожидает Тимофей. А Сережка все так же недоумевал:
— Как же можно говорить по-другому? Если «слон», так он же и есть «слон». Не назовешь же его собакой.
Иван усмехнулся, взъерошил Сережкин чубчик.
— Эх ты, грамотей. Это по-нашему — «слон». А английцы говорят: «элефант». Собака по-ихнему — «дог». А такой пацан, как ты, — «бой».
Сережку возмутила очевидная несуразица.
— Ну да, — запротестовал он. — Бой — это когда война: конники скачут, сабли сверкают, пушки палят...
— «Пушки палят», — проворчал Иван.
Их встретил Тимофей.
— Значит, приходите гости, когда нас дома нет, — подошел он, поздоровался с дядькой Иваном за руку.
— И Мокеевны нет? — удивился Иван. — Казала ж — неможется.
— Ни хозяина, ни хозяйки.
— Знать, поплелась Авдея проводить.
Сережка понял, что все равно в этот раз ничего уже не выудишь у деда Ивана, и с легкой душой подался со двора.
— Извел, шельмец, расспросами, — проводил его Иван смеющимся взглядом. И заспешил: — Водицы глыну и пойдем.
— Не к спеху. — Тимофей присел в холодке. — Что там? — тихо спросил.
— Отпевают...
— Разговор к тебе есть, — тотчас же заговорил Тимофей, будто устыдился своей минутной слабости.
— Послушаем, что за разговор, — поставив ведро на колодезный сруб и вытирая губы, отозвался Иван.
— Посоветоваться надо.
— Ну, ну, племяш. Рад буду, коли чем подмогну, — оживился Иван, достал щепотку махорки, передал кисет Тимофею.
— Выручать надо бедноту, — раскуривая самокрутку, начал Тимофей. Прищурился: — Есть думка в колхоз всех собрать. Как считаешь?
— Чул такое, — кивнул Иван. Поскреб затылок. — Спробовать можно.
— Вот я и хочу спросить, с какого конца за это дело браться.
— Нашел кого спрашивать, — отмахнулся Иван. — В чем другом — иной сказ. А тут я тебе не советчик.
— Не прибедняйся, — возразил Тимофей. — Коммуной жили. Опыт все же есть кой-какой.
— Вот-вот, — подхватил Иван. — С того «опыта» по сей день смеются.
— Лотерею вашу вспоминают?
— Кабы только это...
Тимофей сдержал улыбку:
— Так то верно говорят? Насчет баб?..
— Куды уж вернее. Было. Тащили жребий. Так и выиграл Мокеевну. И живем, вот уж восьмой год, на веру.
— И не любил?..
— Про какую любовь толкуешь? — оборвал Иван. — Любовь на погост снесли добрые люди. А в сорок шесть, как мне тогда было, начинать все сызнова?.. Не, Тимоша. Тут такое, что абы хозяйка в доме была.
— Ну хоть симпатии какие-то должны быть?.. Так никто и не приглянулся?
— Та была одна на примете. Варька. Похаживали мы с нею. А досталась Митрошке Боеву.
— Как же так?! — воскликнул Тимофей.
— Понимай, как разумеешь. А мы так рассудили: поскольку коммуна — все равны. Что ж тут выбирать? Пусть буржуазия с любви сохнет...
— Да-а, — одними уголками рта улыбнулся Тимофей. — Учудили.