А то еще толкуют, будто такое условие поставил пан: «Докуда добросишь лапоть — твоя земля». Раскрутил мужик лапоть над головой и пустил изо всей мочи. А сам кричит: «Гай-гай!» Чтоб, значит, дальше летел.
Потому, мол, и прозвали крутоярцев гагаями.
Только все это — досужие выдумки. Дикое поле не знало крепостничества. Никогда крутоярцы не были под панами. По найму, верно, работали. И в кабалу попадали. Но издревле здесь царит дух вольницы, что, безусловно, сказалось и на характере этих людей.
От предков — беглых русских холопов — унаследовали они русские фамилии, да норов — крутой, суровый, да удаль молодецкую кулачных бойцов российских. А матери — вольные степнячки, гордые дочери славных запорожцев — дали им кровь знойную, вспоили молоком своего народа — добродушно-мечтательного и порывистого, песенного и храброго, на острое словцо, шутку меткого...
За многие годы в их язык проникли украинские словечки и выражения. Крутоярцы произносят их на свой лад. В их говоре явственно звучит «га», где надо произносить «го». Скорее всего, из-за этой языковой особенности и окрестили их гагаями.
Крутой Яр поминал Авдея. Шум, галдеж на пыжовском подворье. Одни встают из-за стола, другие занимают места. Бабы с ног сбились, подавая закуски.
— Карусели, — качал головой уже порядочно захмелевший Кондрат. — И этого захоронили, не глянувши в нутро.
— Чего глядеть-то? Помер, ну и помер.
— Не-е, не кажи, сосед, — вел свое Кондрат. — Шибко поспешно помер, вот в чем стихия.
Мимо проходила Анна. Услышав слова Кондрата, остановилась, всплеснула руками:
— Да что ж это? — кинулась к Кондрату. — Кажи, гад! Все кажи!
— Чего казать? Народ кажет...
— Ах ты змея подколодная! Нехристь! У тебя ж у роте черно, как у злого кобеля!
— Но-но! — предостерег Кондрат.
— Ты не «нокай» — не запряг! — шумела Анна. — Голодранец, а туда ж — «народ».
Кондрат взбунтовался:
— Будя! Попили кровушки, и будя! Таго аспида прикопали чертям на утеху, даст бог, и тебя не минет.
— Не минет, — поддержал Харлампий. — Все там будем.
Мужики загалдели по-разному. Одни напустились на Анну, другие выгораживали ее.
— За мое же добро?! — задохнулась от негодования Анна.
— Твое?! Нешто Авдей не мою землицу прихватил?
— Или не с меня шкуру драл?!
— Свое отъедаем.
— С паршивой овцы — хоть шерсти клок. Ха-ха-ха!
— Зазря, граждане, — тянул подслеповатый дедок. — Для того и хозяйка, чтобы, значится, порядок блюсти.
— Дам в рожу — буде знать «порядок», — кипятился Кондрат. — На то у кажнага своя баба имеется, чтоб пуговки нам крутить.
— Режь, Кондрат, правду-матку! Не попускай!
— И врежу! — Приподнялся Кондрат, отвел руку для удара. — Зараз врежу.
Анна отпрянула, взвизгнув:
— Пес шелудивый! — И тут же придвинулась вплотную к Кондрату, наперла на него могучими грудями: — На, вдарь! Вдарь! Да я тебя, сморчка этакого!..
Кондрат попятился, отступил. На шум пришел Михайло, схватил Кондрата, вытолкал за ворота. Кондрат присел на колоду, достал кисет.
В это время Анна выпроваживала Парасю — она норовила сесть за второй поминальный стол.
— Еще махоньку, — клянчила Парася. — К упокойничку сбираюсь. На могилку сбираюсь.
— Помянула — и с богом, — подталкивала ее Анна.
Парася погрозила в сторону захлопнувшейся калитки и вдруг заплакала, растирая слезы на мясистых щеках кулаками:
— С упокойничка не дала...
— Зобидели-таки, — согласился Кондрат, свертывая из обрывка ученической тетради «козью ножку». Сплюнул. Не глядя на Парасю, продолжал: — Нетути у них, аспидов, понятнее душевных. Вот в чем стихия. — Прикурил, хватил ядовитого дыма, закашлялся, зашелся, побагровел весь. Сквозь кашель еле выговорил: — Во, гад. Крепок, — И к Парасе: — Иди, милая... на покой. Иди.
Парася пробормотала что-то невразумительное, всхлипывая и пошатываясь, пошла прочь. Седые нечесаные волосы ее выбились из-под темного старого полушалка. Подол грязной юбки путался в ногах. Кондрат глянул ей вслед, заговорил сам с собой:
— «С упокойничка не дала». Так что тебя — портками наделить? Другой сказ, померла бы баба, там ужо можно тряпку какую кинуть — носи на здоровье. А портки — ни к чему. — Он пахнул вонючей самокруткой. — Продаст, разве? — Подумав минутку, продолжал: — Все свежая копейка. Почитай, находка для убогой.
Конец «козьей ножки» размок, строчки на тетрадочном обрывке расплылись, и губы Кондрата окрасились синими чернилами.
— Не-е, нету у аспидов понятиев. Скаредничают. Жадность несусветная правит, — продолжал он молоть заплетающимся языком.