— Ну, в этом нет его вины, — сказал Маркел. — Он выследил партизана, поднял тревогу, получил ранение...
В кабинет протиснулся Петро Ремез. Видно, у коменданта он был своим человеком. Фальге кивнул ему, спросил:
— Что у тебя?
Ремез замялся, явно не желая говорить при свидетелях. Но Фальге бесцеремонно бросил:
— Оба одинаковые. Выкладывай.
— Фроську Пыжову надо прощупать, герр комендант, — нерешительно подсказал Ремез. — Сдается мне — не таскалась она с Сенькой Акольцевым. Только дым пущала. А воловодилась. Небось, неспроста. Прощупать бы ее...
Фальге глянул на Маркела.
— Это можно, — поспешно согласился Маркел. — Не помешает.
Ремез выскользнул из кабинета, а Маркел продолжал:
— Зараз мы с Гришкой ее накроем, чтоб шито-крыто. А вы уж сами с ней побалакаете.
— Отшень хорошо, — одобрительно проговорил Фальге. — Тащите ее сюда.
— А вы герр комендант, не забудьте о Григории Пыжове, — напомнил Маркел. — Для примера надо бы отметить. Остальные лучше служить будут...
Он знал, что Фрося в безопасности, но теперь спешил предупредить Антониду, чтоб уходила из Крутого Яра или затаилась в надежном месте.
...В воздухе ощущалось приближение осени. Уже не летняя свежесть послегрозового утра врывалась в открытую форточку. Фальге тупо смотрел в окно. На нем промокший плащ, сапоги, облепленные грязью. С ночи он на ногах. А какой толк? Его уже запросили о сбитом летчике, скоро приедут за ним. Что он скажет? Сбежал? Не смог укараулить?..
— Ах химмель![4] — простонал Фальге. Он подумал о том, что теперь ничто его не спасет. Определенно, загонят на передовую. Здесь, в тылу, не рай. А там и вовсе теряются последние шансы уцелеть.
За его спиной приоткрылась дверь, печальной тенью вошла Клара Георгиевна. Не случайно ее поразило сходство этого юноши с мужем, и голос его показался знакомым. Не случайно прониклась к нему симпатией, близко к сердцу приняла его беду. В ней говорил инстинкт матери. Да-да. Она пыталась прогнать эту мысль, показавшуюся ей странной. Но в глубине души верила, верила в чудо. И оказалась права. Достаточно ей было увидеть родимое пятно у ключицы, чтобы понять: сын. Ошибиться она не могла. Сколько раз целовала это маленькое пятнышко, эту расправившую крылья птицу, видя в ней знамение счастливой судьбы своего ребёнка.
Она уже просила Фальге пощадить Геннадия, ее так неожиданно найденного мальчика. Он отказал. Но еще не поздно. Этой ночью она не сомкнула глаз. Все обдумала. И вот, слава богу, успела.
Фальге резко обернулся к ней, и она увидела дикий, уничтожающий взгляд.
— Герр комендант, — залепетала испуганно. Просительный, заискивающий тон никак не соответствовал тому, о чем она заговорила: — Вы не имеете права, герр комендант. Он сын дворянина. Вы должны его отпустить...
Фальге заговорил по-немецки, однако она не могла понять его. Это был поток ругани. Но почему он заявляет, что она смеется над ним, издевается?
— Не понимаю, — растерянно проговорила Клара Георгиевна. — Мне ли смеяться? Не понимаю...
— Он убежал! — выкрикнул Фальге. — Ты помогал ему!
— Убежал? — переспросила Клара Георгиевна. — Это правда? — Она вдруг поняла, что Фальге не шутит. — О герр комендант! — воскликнула в порыве неудержимой радости. — Я знала, что вы добрый, герр комендант! Это вы отпустили моего мальчика... — Ее давно угасшие глаза теперь сияли. И вся она преобразилась. — Да-да, — твердила, обезумев от счастья. — Это вы... вы... Я чувствовала...
Он выстрелил в ее смеющееся лицо, в глаза, удивленно, недоумевающе встретившие смерть.
41
Никто не ожидал такого молниеносного развития событий. Всего неделю назад крутоярцы услышали отдаленный гром канонады, совсем не подозревая, как близок час освобождения. А это пришел в движение Миусфронт. Массированный артиллерийский огонь, бомбовые удары с воздуха протаранили, смяли оборонительные укрепления гитлеровцев. Советские войска рванулись в прорыв, вышли к легендарной Саур-могиле, и открылся перед ними край седых терриконов и гордых людей, земля героическая и многострадальная. В едином порыве устремились воины вперед, тесня, сметая ожесточенно сопротивляющегося противника. Поездами, на машинах, пешком драпали те, кто пришел сюда два года назад с мыслью навечно завоевать эту землю. Схлынула мутная волна, унеся с собой грязную пену — предателей, спасающихся от гнева народа.