— Бабы тожить общие? — пискнул Кондрат.
— Совместные! — из того же угла раздался голос Емельяна Косова.
Тугой, плотной волной плеснул смех.
— Граждане! — надрывался Савелий, делая ударение на втором слоге. — Граждане!
Послышался высокий, взволнованный голос Елены:
— Как вам не стыдно?!
Собрание на мгновение притихло, но уже в следующую минуту Емелька бесцеремонно ввернул:
— А что нам? Чай, не благородных кровей! В дворянах не ходили.
— Ты чего там бузишь, от людей схоронившись?! — возмутился Дорохов. — Выходи сюда, потолкуем при народе, глянем, что за птица такая.
— Как разумеем, так и судачим, — отозвался Косов. — Ты нам не указ. Не тебя гонят в колхоз!
Мужики пуще прежнего загалдели:
— Тут разобраться надо.
— Такое дело...
— К порядку, граждане! — безуспешно взывал Савелий. — Порядок во всем должен быть!
Кондрат фальцетом завопил:
— Где порядок — моя стихия! Поскольку своя баба надоемши — вписывай! Може, на жеребок щось путнее достанется.
И снова:
— Га-га-га! Ха-ха-ха!
— Ну, кочет, язви тя! — пробасил Харлампий. — Всех баб потопчет!
— Не пускать в колхоз! Не пускать!
— Так без меня порода переведется, — смеялся Кондрат.
— Пачкун старый! — возмутилась Пелагея — Харлампиева жена. — Тоже об том распинается. Хоть было бы с чем! Ульяна бедкалась: семь дён ишшешь, ишшешь и не найдешь!
Казалось, крыша поднимается от взрыва хохота. Смеялись и бабы, и мужики. Кондрат, нисколько не обескураженный, старался перекричать всех:
— Верно, Палашка! Мне бы токи побалакать и то облегчение!
Со своего места поднялся Афоня, медленно пошел к выходу, угрюмо бросив:
— Балаболки.
А за столом президиума медленно-медленно бледнел Тимофей. Елена первой ощутила приближение грозы. Лишь взглянув на мужа, поняла: что-то случится — нелепое, непоправимое. Ноздри его раздулись, нервный тик кривил плотно сжатые губы, вздрагивали руки. Она стала пробираться вперед.
Между тем уход Афони вызвал новый приступ веселья.
— Свадьбе не бывать, сельчане, — резюмировал Кондрат. — Афоня честную сватал, ан невеста оказалась с червоточинкой!
Тимофей резко вскочил. Опрокинувшаяся скамья грохнула о пол. Тускло сверкнула сталь нагана. И тогда наступила мертвая тишина, в которой внятно прозвучал сухой щелчок курка, поставленного на боевой взвод. Собрание онемело. А Тимофей двинулся к Кондрату — страшный и неотвратимый, как само возмездие.
— Сволочь, — выдохнул свистящим шепотом. — Контра! — Голос дрожал от внутреннего напряжения. — Червоточина, кажешь?! — уже гремел на все помещение. — Зараз зроблю тебе червоточину, подстилка кулацкая, шкура продажная!
Кондрат по-детски недоумевающе глянул на Тимофея.
— Да что ты, Авдеич? Родимец ты мой. Да нешто... Ах ты, господи, — залепетал сбивчиво.
Тимофей шел на него, зажав наган в руке. был страшен в своем гневе.
«Прикончит», — мелькнуло в голове Кондрата. И он по-настоящему испугался — сжался, присел. Беспокойно забегали мышиные глазки, ища поддержки, защиты. Но люди будто оцепенели. Кондрат икнул, опустился на четвереньки, пополз под скамьи.
К Тимофею бросилась Елена, повисла на его руке, торопливо, приглушенно заговорила:
— Тимоша, Тимоша, опомнись, родной. Что ты делаешь? Ну, что же ты? Слышишь?
Тимофей попытался освободиться от нее, все еще возбужденный до крайности, хрипел:
— Стрелять таких гадов на месте! Именем революции стрелять!
К ним поспешили Савелий, Дорохов, Иван Пыжов, повели упирающегося Тимофея к столу. Народ вздохнул, будто разом очнулся, заговорил, загалдел. Тимофей улавливал в общем гуле одобряющие голоса. Но были и другие — осуждающие его. Были и откровенно враждебные.
— Спокойнее, Тимофей. Спокойнее, — говорил Дорохов. — Не поддавайся провокации. Убери свою «пушку».
Тимофей не спеша спрятал револьвер в карман. И сразу у двери из-за широких мужицких спин выткнулась редковолосая голова Кондрата.
— За контру ты, Тимошка, ответчик! — крикнул он. — И за убивство тожить!
По рядам прошло оживление.
— Верно, Кондрат! — выкрикнул Емелька Косов. — Нет таких прав измываться над человеком, наганом стращать!
Весь вечер он только то и делал, что подзуживал. На более решительные действия у него духу не хватало. Чувствовал — силы не те. «Еще и чумазых черти принесли, — думал он о мастеровых. — Но и то уж хорошо, что Тимошка сорвался».