— И не моги ничего сказать, — вставил Михайло.
— Как кормили Рассею — нужны были, — мрачно вел Егор Матвеевич, — а теперь — лишенцы. Голь верха забрала: в созы, тозы сбеглась, в сельсоветах засела. Работника в страду не найти. Ежели какой и подрядится — душу вынет, а свое возьмет.
Михайло свирепо, с хрустом жевал огурец. Шевелились приплюснутые, вытянутые назад уши, придавая всему его облику что-то звериное; перекатывались желваки, хищно, по-пыжовски, раздувались ноздри. Егор Матвеевич покосился на него, отвел взгляд. Его тоже распирала злоба. Но он крепко держал себя в руках, продолжал тягуче, монотонно:
— Бают, новых перемен ждать. Супонь такую наготове держат, чтоб, значит, собственность зашморгнуть.
— Слышал, — проворчал Михайло. — Кондрат на сходке был. Агитируют. Колхоз собирают. Тимошка там верховодил. Наганом грозился. С ним дядька Иван, Савелий. Сладкую жизнь сулили тому, кто впишется. До вторых петухов судили-рядили, глотки рвали. Голытьба вписалась. Но есть и такие, что в лес смотрят. А большинство еще думают: за ворот не капает, обмозговать, дескать, не вредит.
— Не думал, что так скоро. — Егор Матвеевич в волнении затеребил бороду. Пришел к выводу: — Мозгуй не мозгуй — впишутся.
Михайло глянул на него вопросительно.
— Сев начнется — все там будут. Кинутся — того нет, другого, лошаденка, гляди, подбилась. Куда деваться? А вместе любая беда по плечу. Да и власть кредиты дает, семена. — Егор Матвеевич тяжело вздохнул. — Все там будут.
— Который и к нам прибьется, — возразил Михайло.
— Надолго? — ковырнул его взглядом Егор Матвеевич. — Ты, к примеру, какой процент берешь?
— Нешто за спасибо ссуживать?
— То-то и оно, — подытожил Егор Матвеевич. — Сами под собой сук рубим.
— Так на так не дам. — Михайло откинулся к спинке стула, упрямо насупился. — То не копейка, ежели второй не дает. Коммерция. Не мы придумали, не нам ломать.
— А я дам, — ощурился Егор Матвеевич. — Так на так дам. Даром дам. Впишу где надо, чтоб не запамятовать, а дам. Пусть пользуются, пусть за благодетеля считают. — Придвинулся к Михайле, заговорил убежденно: — Придет час — сторицей оно возвратится. А сейчас надо давать. Время такое. Смутное время. Будем скаредничать — одни останемся. А нам не можно самим оставаться. Никак не можно. Прихлопнут. Поддержим единоличника — и колхоз не так скоро сколотят, и будет на кого положиться.
— Им лишь свистни да бочку выкати, — проронил Михайло.
Егор Матвеевич покачал головой.
— Тут самогонка не поможет.
— Кондрат же не пожелал вписываться.
— Кондрат — дерьмо, — досадливо поморщился Егор Матвеевич. Побарабанил по столу короткими, густо поросшими золотистыми волосками пальцами, неожиданно предложил: — Скажи, чтоб вписался.
И снова Михайло ничего не понял.
— Да, да, — продолжал Егор Матвеевич. — И в колхозе свои люди нужны. Еще б Емельку Косого им подкинуть.
— А я гляжу — Маркел вписался. Може, думаю...
— Вписался-таки? — оживился Егор Матвеевич.
— Со всем движимым и недвижимым, — подтвердил Михайло. — Продался Маркел. Косой сказал...
— Дурак твой Косой.
— Божится. Сам слышал Маркеловы слова: «Ленину верю».
— Что с того? Говорить можно всякое, когда иного выхода нет. А такого, как Маркел, и сто Кондратов не заменят. — Егор Матвеевич свел к переносице широкие вылинявшие брови, зло усмехнулся: — И Емельку просунем.
Михайло недоверчиво покачал головой.
— Дюже он Тимошке на той сходке перечил.
— Не все Тимошка решает, — возразил Егор Матвеевич. — Через Ильюшку — партейного секретаря — просунем. Водку нашу жрет? Пусть отрабатывает.
— Хитро придумано.
Егор Матвеевич махнул рукой:
— Будешь изворачиваться, коли к самому горлу нож приставлен. Не потребуешь и таким, как Кондрат. Пусть пакостит. А для главного дела хозяева нужны. Во как нужны, — провел он ребром ладони по горлу. — И чтобы привязала их к нам крепкая веревочка. — Егор Матвеевич оглянулся по сторонам, сказал жене: — Выйди, мать. Мужской разговор у нас.
Варвара не заставила себя долго ждать. Знала — не сейчас, так немного позже ей будет известен весь разговор, и, если потребуется, она вмешается, сделает так, как посчитает нужным. Едва за ней закрылась дверь, Егор Матвеевич еще ближе подвинулся к Михайле, приглушенно, торопливо заговорил:
— Недовольствие в народе, как опара в дежи, бродит. Вот-вот через край хлобыснет. Однако самим нам и рыпаться нечего — не глубинка. Пролетариат обсел. Удушат в два счета — заводские, шахтеры, свои чумазые и пикнуть не дадут. А от верного человека слышал — казачишки на Дону зашевелились. На Кубани... Сметут Советы — к нам поспешат. Тут рукой подать. За Кальмиусом уже и земли исконные Войска Донского. Поддержим святое дело — быстрее управимся. Еще кой-кто поможет. Есть такие... ждут.