Таких разговоров Филипп Макарович старался избегать. Но вопрос был поставлен, и нужно было как-то ответить.
— Я педагог, — сказал он, давая понять, что не имеет никакого желания продолжать дискуссию. — Только педагог.
— Коллега предоставляет право воевать вам, Елена Алексеевна, — насмешливо заговорила Верочка, — а сам предпочитает оставаться в стороне.
— Законов физики не переиначили никакие мировые потрясения, — назидательно произнес Филипп Макарович. — Ни одного слова не изменилось в знаменитых определениях Ома, Гальвани, Ньютона... со времен их гениальных открытий.
— Величайшее открытие человечества — нотная грамота — тоже не претерпело изменений, — возразила Елена, — и тем не менее сейчас не обучают ребят положенному на ноты церковному песнопению. Дело не только в том, что преподавать, но и как преподавать, какое содержание вкладывать в ту или иную форму.
— Может, может быть, — пожал плечами Филипп Макарович, оставаясь при своем мнении, но явно ретируясь.
— Нам, большевикам, не безразлично это, — продолжала Елена, — как не безразлично правящим классам буржуазных стран. Наука никогда не была аполитичной.
— Может быть, — снова повторил Филипп Макарович.
— Это ведь истина, — продолжала свою мысль Елена. — Химия, например, является несомненным благом и в то же время может оказаться самым большим злом. Все зависит от того, кому она служит, как ее применять. Формула динамита как химического вещества во всех странах неизменна. Но одни используют динамит для облегчения труда людей, другие — для того, чтобы уничтожать людей.
Конец разговору положил звонок, зовущий на урок. Елена поднялась, собрала тетради, сказала:
— Эксперименты и поиски, конечно, нужны. Но когда дело касается детей...
Она шла в класс и думала о том, что не переставало ее волновать. Нет, она все-таки напишет в наркомат. Ведь новый метод обучения в школах оказался типичным левым уклоном. Отмели все старое, лишь бы отмести. А что создали? Все это нужно было проверить на опыте одной школы, ну, в крайнем случае, на опыте школ какого-то одного района.
Возле шестого класса она остановилась, поправила прическу и открыла дверь.
13
С горем пополам отсеялась артель, созданная в последние дни перед осенними полевыми работами. Всего пятнадцать хозяйств записалось в нее — самых неимущих, которым и податься-то некуда. Спасибо, Маркел поддержал: четверик коней привел, весь свой инвентарь отдал. Остальные сволокли, что имели: мыршавых лошаденок, плешью изъеденных старых волов. Семена в кредит получили. Пупы надрывали, чуть ли не впрягаясь вместе со скотиной. Но успели бросить зерно в землю. Дождались всходов. Порадовались: не хуже, чем у людей.
А осень готовила беду. За первым дождем прошел второй, третий. Земля упилась влагой и уже не принимала ее. Дожди не унимались — то секли косо, наотмашь, то сеяли мелко, упорно, надоедливо. На смену дождям приходили туманы и снова уступали место дождям. Посевы замокли. Еще недавно темно-зеленые, сочные озими поблекли, пожелтели. Не поля — гнилые мочажины.
Двое верховых медленно продвигались топкой степной дорогой, кутаясь в мокрые плащи. Кони, до самого брюха забрызганные грязью, еле передвигали ноги в разжиженном черноземе. От них шел густой едкий пар.
Всадники хмуро поглядывали из-под капюшонов плащей на поля, молчали. Секретарь райпарткома Артем Громов и председатель крутоярской сельхозартели «Красный пахарь» Тимофей Пыжов, видимо, только что зло поговорили и старались не встречаться взглядами. Громова угнетал унылый вид полей под хмарью осеннего дня, раздражал Тимофей. И он снова заговорил:
— Не пойму тебя. Кто ты? И что ты?
— Зато я тебя понимаю, — огрызнулся Тимофей.
— Что ж, меня понять не трудно. Куда партия, туда и я, — ни на шаг в сторону. А тебя на вожжах держать надо, как слепую лошадь в шахте.
Тимофей молчал.
— С колхозом, ничего не могу сказать, завернул правильно, — продолжал Громов. — оть и поругались, а клеваж нашел. Обобществил все, что можно было. За это тебе честь и хвала. Молодец. Правда, маловато еще вступило. Надо поднажать.
Вокруг них была степь. Свинцовое, низко нависшее небо исходило дождем. Под копытами лошадей чавкала грязь. Дорогу пересек заяц, не спеша отбежал в сторону, присел — весь мокрый, какой-то взъерошенный, — безбоязненно уставился на одиноких путников.
— Черти тебя носят, — проворчал Тимофей, пропуская Громова вперед.
Артем обернулся к нему, захохотал.
— Оказывается, ты еще и с придурью. — И тут же стал серьезней. — Вот и определи: кто ты? И что ты?