Сергей почуял в этом что-то неладное, уронил сумку с книгами.
Савелию пришла на выручку Киреевна.
— Ну, что ты, Сергей-воробей? — заговорила строго. — Нешто мы тебя обижать будем, глупый. Свой ты для нас. Уразумел? Вместо внучонка мне.
Сергей смотрел на нее, не в состоянии разобраться во всем этом.
— Чего уставился?! — прикрикнула Киреевна. — Батя наказал, пока в отлучке, присматривать за тобой. Мой руки и садись за стол, обедать будем.
У Сергея немного отлегло от сердца. Он поел, вышел на улицу. Мальчишки собирались играть в «сыщика», начали разбиваться на две группы. Появился Гринька. Увидев Сережку, указал на него пальцем:
— А я с каторжными не играю.
Сергей подступил к нему.
— Кто каторжный?! Кто?!
— Ты и есть каторжный! — выкрикнул ему в лицо Гринька. — Милиция забрала отца? Арестовала? Посадила в тюрьму? Посадила! А ты...
Гринька еще что-то хотел сказать. Но Сережка вцепился в него, свалил на землю, насел и принялся колотить, Гринька отчаянно сопротивлялся и еле вырвался, поцарапав Сережке щеку, надорвав воротник пальто...
Таким и пришел Сергей домой. Бросился на кровать лицом вниз, закусывая губы и вздрагивая всем телом, тихо заскулил. Впервые он почувствовал себя одиноким, никому не нужным. Впервые ощутил, как что-то большое, неизвестное и неумолимое, вопреки воле и желанию, вторглось в его жизнь.
Чего только не передумал Сережка, оставшись наедине со своими мыслями. Он ходил в школу, ел, спал, но ни на минуту не забывал о том, что обрушилось на него. Нервы его напряглись до предела. И вот теперь, при виде умирающей матери, Сережка сдал.
— Пустите меня! — ричал он, отбиваясь руками и ногами. — Пустите!!!
Его увели вслед за притихшей, безропотной Марфой. В дверях Сережка рванулся, последний раз крикнул:
— Ма-ма! — и сомлел.
Елена открыла глаза. В ушах еще звучал полный отчаяния крик сына.
— Сережа, — еле слышно проговорила она. Беспокойным взглядом обвела палату, недоумевая, как и почему очутилась здесь, на больничной койке. Попыталась приподняться, застонала от резкой боли под лопаткой, бессильно припала к подушке.
Над ней склонился врач — обрадованный и обеспокоенный. Рука привычно нащупала пульс, глаз скосился на циферблат часов.
— Дмитрий Саввич? — узнала его Елена. И забеспокоилась: — Сережа звал. Меня звал...
— Ну, Елена Алексеевна, нельзя так волноваться, — улыбнулся Дмитрий Саввич. — С Сережкой ничего не случилось. Приходил проведать. А вот вы, говоря по правде, нас очень напугали.
— Что со мной?
— Потом, потом, — решительно сказал Дмитрий Саввич, еще не зная: то ли миновал кризис, то ли инстинкт матери, услышавшей зов своего ребенка, пробудил к жизни эту слабую, совсем было умиравшую женщину. — Успокаивайтесь. Постарайтесь уснуть, — внушал он. — Вам просто необходимо отдохнуть.
И Елена действительно уснула. Ее сон был крепкий, освежающий, благодатный — без мучительных сновидений и бредовых галлюцинаций. Дмитрий Саввич еще раз проверил пульс, удивленно, будто впервые видел, смотрел на Елену, восхищаясь той силой, которая была заключена в столь хрупком теле. Теперь он не сомневался: опасность миновала.
Тем временем Сергея привели в чувство. Они вышли из больницы — старая, сгорбленная женщина и мальчик с потухшими, недетскими глазами. Марфа держала Сергея за руку. Так и привела к Верзиловым, уложила в постель, заспешила домой. В ней вызревало решение. То, чего она тщетно просила у бога и его апостолов, что безуспешно вымаливала, отбивая поклоны у алтаря, явилось к ней здесь, в больнице, при виде страданий близких ей людей. Она еще не знала, что именно предпримет. Но это не смущало ее. Главное — она не будет молчать. Довольно этих нечеловеческих мук. Пусть будет наказано зло. Пусть восторжествует справедливость и к страждущим снизойдет радость. При мысли об этом в ее изболевшую душу вдруг пришел мир, успокоение.
Остаток дня старуху не покидало благостное состояние. Марфа затопила печь. В эту зиму она постаралась запастись топливом. Лето и осень ходила с ведром по железнодорожным путям, собирая просыпавшийся с пульманов и платформ уголь, довольствовалась тем, что оставалось от мальчишек, которые осаждали поезда, сбрасывая на ходу глыбы антрацита, кокс, рылась в шлаковых отвалах на месте чистки паровозных топок.
Да, нынче она может греть старые кости, не опасаясь, что запасов угля не хватит. Печь весело гудела. В комнате потеплело, стало уютней.