— Каких похорон? — насторожился Тимофей.
— А ты разве?.. Не сказали? — Савелий запнулся, помедлив, продолжал: — Дней шесть, как захоронили... родительницу твою.
— Как захоронили?!
— Да вот так. Угорела она. В аккурат на рождество случилось.
Тимофей склонил голову.
— Сонной, видать, и надышалась угара, — продолжал Савелий, — Тихо отошла. Так и нашли в постели — будто спит. А перед тем ходили с Сережкой к Елене.
Тимофей молчал. У него задергалась щека. Он сильным движением ладони потер ее, сцепил зубы, потянулся за кисетом.
— В больнице ее резали, — помолчав, продолжал Савелий. — Мишка сдал. Пусть, говорит, вскрывают, чтоб разговоров не было. Дознались. От угара померла. — Он тоже свернул цигарку, прикурил. — Покойнице, конечно, все равно, — сказал, подумав: — Да только свою мать не дозволил бы я резать.
Тимофей жадно, всем ртом хватал дым.
— Ото как сходил к матери, так и переменился малый, — вел Савелий. — А тут еще бабку захоронил и вовсе заскучал. Мы уж как могли поддерживали.
— Спасибо, Савелий Тихонович, — глухо проговорил Тимофей. — Век ваш должник.
— Что там, — отмахнулся Савелий. И, вспомнив о Елене, оживленно добавил: — Твоя-то какова! Никогда бы не подумал, что крепости у нее столько. Слышь? Выдюживает!
Тимофей кивнул, склонился, опершись локтями о колени. «Отмаялась», — горько подумал о матери. Перед его мысленным взором проносились события последнего времени, несчастья, обрушившиеся на его семью. И он терялся в догадках, чувствуя, что все это происходит не случайно.
— Значит, отпустили, — снова заговорил Савелий, лишь бы не молчать, лишь бы отвлечь Тимофея от горьких мыслей. — Видать, помогло, что мы в райпартком ходили. — Затянулся, пустил клуб дыма. — Ну, как там?
— Что «как»? — Тимофей повел плечами. — Я же в одной компании с убийцами сидел. По одной статье шел... — Он вздохнул, в свою очередь спросил: — А у нас как?
То, что произошло с ним, уже отошло на задний план. Его волновало, как тут без него управлялись. Ведь в очень сложное, очень ответственное время оторвали его от дела. Колхоз только на ноги становится...
Тимофей выжидающе, не в силах скрыть тревоги посмотрел на Савелия.
— Кто-то ладился хлев поджечь, — проговорил Савелий. — Двое было. Игнат Шеховцов ружьем настращал. Маркел выскочил на тот шум. Кинулись следом. Куда там!
— Не догнали?
— Как сквозь землю провалились... А банку с керосином нашли.
— Так их и не обнаружили?
— Голову для того надо иметь, — отозвался Савелий, — а не тыкву, как у нашего Недрянки.
— Это же снова можно ждать «гостей», — забеспокоился Тимофей.
— Охрану повсюду усилили. Сами колхозники дежурят. К весне готовимся.
— С семенами уладилось?
— Кое-что наскребли.
— Не хватит?
— Еще бы столько.
Тимофей помрачнел.
— Ячейку собирали? — хмуро спросил. — Надо потолковать, принять какие-то меры.
Савелий махнул рукой.
— Собирать некому. Без секретаря ячейка осталась.
— А Илья где делся?
— И не говори, — вздохнул Савелий. — Одно к другому. Замерз Илья. Вчера схоронили.
— Как же это?
— Упился. К тому же, видать, по пьяному делу еще и битый. Куда уж проще... Соснул, его и примело поземкой.
Тимофей покачал головой, не то осуждающе, не то недоумевая.
— Конченого нашли. На ледяшку замерз.
— Да-а. Что и говорить, невеселые у тебя новости.
На пороге спаленки появился Сережка. Щурясь на свет лампы, сказал:
— Где ты был так долго?
Тимофей поднялся ему навстречу, протянул руки. Но Сережка не кинулся к нёму, как было раньше.
— Где ты был так долго? — повторил, не трогаясь с места. В его голосе звучала обида. Он будто упрекал отца в том, что оставил его один на один с большим и тревожным миром, в котором на каждом шагу столько непонятного и необъяснимого.
Сережка тер глаза. Ночная сорочка свободно свисала с его костистых плеч.
— Да ты, вижу, совсем молодец! — воскликнул Тимофей, подходя к нему. — Настоящий мужик. — Он подхватил Сережку на руки, прижал к себе и, ощутив тепло родного тельца, счастливо засмеялся.
Разомлел и Сережка в крепких отцовских руках, оттаял, обхватил его шею, взволнованно заговорил:
— Больше не уедешь? Нет? Никогда?
— Соскучился, — тепло обронил Савелий. И к Сережке: — Я же говорил: вернется батя. Говорил?
Тимофей гладил Сережкину спину большой шершавой рукой, а сам, возвращаясь к прерванному разговору, повернулся к Савелию-
— Без семян нельзя оставаться. Сам пойду к Громову. Иначе все рухнет.