Артем взял «Правду». Его внимание сразу же привлекла большая статья «Головокружение от успехов». Он, как обычно, пробежал глазами первые абзацы и вдруг остановился, будто споткнулся. Снова возвратился к прочитанному. И оторопел, увидев фамилию генсека. Это было непривычно и поэтому ошеломляюще. Артему понадобилось некоторое время, чтобы сосредоточиться, и только после этого он смог углубиться в чтение. Для него перестали существовать все звуки: и шум весеннего ветра, и воробьиная перебранка, и дребезжащий стук пишущей машинки, на которой трещала Кланя. Он остался один на один с беспощадными, бьющими наотмашь обвинениями. Значит, то, за что его хвалили, — головотяпство и чуть ли не предательство?..
Такого чувства Артему еще никогда не приходилось испытывать. Прежде всего, это была растерянность человека, который вдруг начинает понимать, что ничего не понимает. Ни для кого из них — низовых партийных работников — не было секретом, что требование ускорить коллективизацию исходило свыше. Так говорили им в окружкоме, обязывая решительней и энергичней проводить эту работу. Этим целям служили и последние директивы о сплошной коллективизации на основе ликвидации кулачества как класса. Личные взгляды и убеждения Артема полностью соответствовали партийному курсу. За осуществление этого курса он боролся со всей партийной страстностью. И вот теперь выясняется, что его действия оказываются глубоко ошибочными.
Громов снова склонился над статьей, перечитывая ее абзац за абзацем. Внезапно он запнулся, будто поймал себя на чем-то нехорошем. Даже оглянулся — не видит ли его кто в этот момент. Шутка ли — усомниться в правильности написанного!
Наверное, были причины для такого выступления. А он, Громов, рядовой партии, ее боец, сомневается, доискивается какой-то «высшей истины» в то время, когда слово генерального секретаря должно быть для него законом. Единственное, что он, Громов, еще может предпринять, — это немедленно перестраиваться. Может быть, хоть этим он в какой-то степени оправдается перед самим собой за те мучительные колебания, ту слабость, которым так неосмотрительно, так глупо поддался.
Резко, требовательно зазвонил телефон. Вызывали из окружкома. Он сам принял телефонограмму. Совещание назначено на завтрашнее утро.
В кабинете было сизо от табачного дыма. Артем притушил папиросу, с силой вдавив ее в пепельницу, поднялся, подошел к окну, открыл форточку, подставил разгоряченное лицо ворвавшемуся мартовскому ветру.
26
Слушали коммунисты Холодова. Хотя каждый из них уже читал статью, — слушали молча, внимательно, словно надеясь открыть для себя еще что-то очень важное и нужное. Голос Холодова, громкий и резкий, был как бы созвучен тону статьи.
— Да-а, — кончив читать, заговорил он. — Накуролесили вы здесь здорово. И совершенно прав товарищ Сталин, выступив с принципиальной, большевистской критикой.
— К счастливой жизни поспешали. — Игнат Шеховцов поскреб затылок. — Да и то сказать, — продолжал он сурово, — что ж не поспешать, коли терпежу нет жить, как прежде жили.
Его поддержал Семен Акольцев, недавно принятый кандидатом в члены партии. На Семена возлагали большие надежды как на первого колхозного тракториста.
— Дядька Игнат дело говорит, — загорячился он. — Не со злого умысла тот перегиб.
— Со злого или нет, — внушительно прервал его Холодов, — а надо исправлять положение. Предлагаю завтра же вернуть колхозникам незаконно обобществленную птицу и мелкий скот.
— Да уж доведется, — согласился Игнат. — Авдеич давно предлагал, так указаний не было.
В решении записали! «Признать критику правильной. Статью принять к сведению и руководству в работе. Впредь строжайше не допускать искривлений и перегибов генеральной линии партии».
О новом уставе тоже докладывал Холодов. Вновь вспыхнули цигарки, заклубился сизый дым.
— Надо использовать этот устав, — подытожил он, — как огромную агитационную силу. — Закашлялся надсадно, к лицу прилила кровь. — Хоть бы курили меньше, идолы. — Подошел к форточке, распахнул ее. — Мы должны сделать так, чтобы этот устав стал родным каждому колхознику. Думаю, не мешало бы распределить членов нашей ячейки по бригадам.
Вообще после стычки с Тимофеем он о многом передумал. Очевидно, и разговор с Громовым, — а такой разговор состоялся вскоре после встречи Громова с Тимофеем, — подействовал. Холодов с большим интересом стал вникать в хозяйство, поняв, что был не прав, сцепившись с Тимофеем, отвергнув его добрые советы.