Но и без слов учуял Тимофей недоброе. Хозяйское покрикивание Евдокии, ее косые, недружелюбные взгляды насторожили его.
Увидел он, как вздрогнула мать, когда в горницу вкатился ползунок, встал на слабые ноги, зашатался, шлепнулся, басовито заревел. Его подхватила Евдокия, унесла.
Не могла Марфа совладать с собой. Склонила голову на грудь сына, зарыдала. И тут же взяла себя в руки, с опаской поглядела на дверь.
«Бог с ними, — перекрестилась. — Бог с ними...»
Тимофей повел бровью. На широких пыжовских скулах, туго обтянутых обветренной кожей, заворочались, перекатываясь, желваки.
Уже темнело, когда на подворье въехала бричка. Работников встретила Евдокия. Из окна видно было, как она быстро что-то говорила, кивая головой в сторону дома. Антонида обрадованно всплеснула руками, повернулась к охорашивающейся Фросе. Анна кинулась к Михайле, заходившемуся было распрягать коней. Авдей в раздумье повертел в руках кнутовище, кинул его в бричку, медленно пошел к дому. За ним потянулись остальные.
В горницу вошли скопом. Авдей широко расставил руки, насунулся на Тимофея.
«Ну, ну, пришел, красный гвардеец!» — зарокотал благодушно. Глаза его оставались холодными, настороженными. Обнял, троекратно поцеловал. Тимофея обдало знакомым с детства крепким запахом отцовского пота. Он размяк, ответил на приветствие. Вдруг увидел презрительно насмешливый взгляд Михаила, постное, притворно радушное лицо его жены Анны. А Евдокия смотрела открыто враждебно, ненавистно.
Тимофей отстранился от отца, указал на Елену:
«Жена».
Наступило неловкое молчание. Авдей глянул на сноху, что варом обдал, и к Тимофею:
«Неужто тряпок не заробил у новой власти? — Несподручно оно бабе в портках ходить».
Михайло заржал, бесцеремонно разглядывая невестку. Евдокия язвительно усмехнулась:
«К коммунии изготовилась. Знать, обмундировка такая выйдет всем бабам».
Елена стояла, вскинув голову. Лицо ее пылало. Тимофей шагнул к ней, словно пытаясь заслонить собой.
«Не твоя, батя, печаль, что мы заробили, — хмуро проговорил. И угрожающе повернулся к Евдокии: — А ты помолчи покуда. К тебе отдельный разговор будет».
Евдокия вспылила?
«Голодранец! Бабу приодеть не может, а туда ж...»
«Уймись! — прикрикнул на нее Авдей. И к Тимофею: — Ты не гневись. Не свыкшие мы баб в портках зреть».
Его и самого подмывало одернуть Тимошку. Уж очень он занесся, батьке перечит. Такого Авдей никогда не прощал. Но у него были свои виды на Тимофея. Как-никак — козырный туз в хозяйстве. Красный боец. Глядишь, послабление будет. Потому и подошел к Елене, поручкался, на внука взглянул, приказал стол готовить праздничный заради гостей желанных. Елена порылась в заплечном мешке, достала белого полотна косоворотку, расшитую синими васильками по вороту и планке, и черный кашемировый платок с бахромой.
«Ну, уважили, уважили», — говорил Авдей, принимая подарок.
«Какие достатки, таков и подарок», — учуяв скрытую насмешку в словах отца, ответил Тимофей. Авдей поспешил сгладить неловкость, пошутил:
«Дареному коню в зубы не смотрят. Верно. Ну, спасибо вам».
Елена держала в руках платок.
«Где же мама?» — тихо спросила у Тимофея.
«Маманя что ж не идет?» — вопросительно уставился Тимофей на отца.
Слышала Марфа и ответ Авдея? «Неможется ей». И снова спазмы сжали горло. К ней вошел Тимофей. Накинул на плечи платок, успокоил, обнял, вывел к столу. В упор посмотрел на отца, повел гневным взглядом в сторону Евдокии, Михайла, сказал:
«Садись, маманя».
Авдей крякнул, будто поперхнулся. Однако сдержался. Широко перекрестился, разлил самогон, поднял чарку:
«Слава богу, еще одного работника дождались. С прибытием тебя, Тимофей».
Выпили. Молча закусили. Авдей снова наполнил рюмки:
«По второй, чтоб первая не скучала».
Тимофей отодвинул свою:
«Не балую я этим, батя».
«И правильно, — поддержал Авдей. Отвел руку Михайла от чарки. — Мы заради тебя. А так — зелье, оно и есть зелье. Мужику — враг первейший».
Бабы кончили есть, по одной отошли от стола.
«Да-а, — смахнув с бороды крошки, проговорил Авдей. — Ко времени ты, Тимофей. В самый раз. Озимую пора в землю класть».
Тимофея разморило. Не от чарки, а от сытой закуски. Почитай, уже и забыл, когда наедался так. Склонился над столом, подпер голову руками.
«Погляжу, батя», — сказал раздумчиво.
«Чего ж глядеть? — возразил Авдей. — День-два отгуляй, и к делу».
«Дело делу рознь, — ответил Тимофей. — Подумать надобно. Прежде недосуг было».