28
Больничная линейка медленно и мягко катила крутоярскими улицами. Кучер то и дело придерживал коней. Тимофей велел ему не спешить, потому что каждый резкий толчок отдавался в груди Елены болью. Елена осторожно вдыхала свежий весенний воздух. Почти три месяца пролежала в больнице, и не удивительно, что теперь у нее кружилась голова. Она будто впервые видела улицы, и плетни, и хаты, и потерявший крыло ветряк, пригорюнившийся на сырту, и церковную колокольню. Креста на ней уже не было, и купол, крашенный бронзой и уже потерявший свой первоначальный блеск, стал удивительно похож на луковицу.
Елена улыбалась. Она радовалась солнцу, песне раннего жаворонка, петушиному гомону, печным дымкам, скандальной воробьиной перепалке, затеянной посреди дороги. Радовалась жизни, к которой возвратилась, ее звукам, краскам...
А сбоку за ней наблюдал Тимофей. Придерживая одеяло, накинутое поверх пальто на плечи Елены, он с тревогой замечал, что нет-нет и появляется в ее глазах то выражение страха, которое делает Елену такой непохожей на себя.
Тимофей нашел ее руку, слегка пожал, ободряюще улыбнулся. Елена попыталась ответить ему тем же. Но потом, когда их окликнул Игнат Шеховцов, бледные губы ее снова как-то жалко искривились.
— Поотсыхали бы руки у того убийцы, — сказал Игнат. — Не могу простить себе, что послушал тебя, Алексеевна, одну отпустил. — И без видимой связи обратился к Тимофею: — Афонька ноне коней и корову домой увел.
— Как увел? — не понял Тимофей.
— Да вот так. Мы с Харлашей уже и совестили его, и лаяли. Ни в какую. Пошел в сельсовет землю требовать.
Елена вспомнила, как Афанасий Глазунов на последнем занятии просил «навчить» его заявление в колхоз писать; как он, здоровый и нескладный, раньше всех из ее учеников решительно шагнул за порог под дождь.
«Не он ли?» — вздрогнув, подумала.
Тимофей ощутил эту дрожь, заторопил кучера!
— Трогай, а то мы и к вечеру домой не попадем. — Повернулся к Игнату, который, сняв шапку, смотрел им вслед, крикнул! — Сейчас приду!
Сообщение Игната обескуражило Тимофея.
«С чего это Афонька повернул так круто?» — забеспокоился он, с тревогой думая о том, что произошло.
Размышления Тимофея прервали чьи-то пронзительные крики.
Линейка выкатилась на перекресток. Под нее чуть не угодил Кондрат.
— Что такое? — Тимофей кинулся к нему.
Из-за ближних плетней выглядывали выбежавшие на крик бабы, ребятишки.
— Унес, — сокрушенно выдохнул Кондрат, рукавом вытирая взмокший лоб.
— Что унес? Кто?
Кондрат еще тяжело дышал, возбужденно вертел головой.
— Надо же случиться такой стихии! — заговорил взволнованно. — Ведь шапку, окаянный унес. Токи освежевал да понес тушку Ульяне, на какой момент отлучился соли взять, а он, гад его дери, и схопил, и понес.
— Да толком ты сказать можешь? — допытывался Тимофей.
Кондрат непонимающе взглянул на него, на Елену, будто только сейчас увидел их, как-то сразу сник, опустил руки, поплелся назад, бормоча под нос:
— Гицеля на тебя нет, идол лохматый... Ну уж погодь, погодь...
Тимофей и Елена переглянулись.
— Похоже, кроличью шкурку кобель унес, — проговорил кучер.
Они поехали дальше. Теперь им вслед смотрели, повиснув на плетнях, любопытные бабы, бесцеремонно, громко, не заботясь о том, слышат ли их или нет, перекликались:
— Гляди-тко, Тимошка свою повез!
— Дождался!
— Чула, бабоньки, любовь у них — позавидовать!
— Как-то теперь будет?
— А что?
— Кинет ее Тимошка, вот что. Кажут, порченая стала.
— Как это — порченая?
— Ну, навроде Параси, царство ей небесное. Та заговаривалась, а эта всего страшится. Мания у ней.
— Несчастье-то какое! Краще б уже не жить.
Бабы еще долго судачили, строя догадки, оставит Тимофей Елену или нет. А они, к счастью, слышали только начало разговора. Линейка покатила дальше.
Едва они отъехали, встретился Дыкин, церемонно раскланялся:
— С выздоровлением вас, Елена Алексеевна.
Елена сдержанно поблагодарила. Ей неприятна была эта встреча. Она инстинктивно прижалась к Тимофею. А Дыкин, подчеркнуто не обращая внимания на Тимофея, многозначительно продолжал:
— Ждем вас, Елена Алексеевна. С нетерпением ждем.
Он снова с достоинством склонил голову, выпрямился и, едва линейка тронулась, пошел своей дорогой — важный, напыщенный.
— Ну и тип, — смехнулся Тимофей. — песи-то, спеси сколько.
— Серьезный мужчина, — вставил кучер, хлестнув вожжами по бокам лошадей.
— Да-да, — задумчиво проговорил Тимофей. — Такие, дорвавшись до власти...