Они собирались недолго. Танюшку заперли дома. Шли улицей, низко раскланиваясь со знакомыми. Степанида продолжала злословить:
— И Ленка шибко нос дерет.
Степанида вспомнила схватку за наследство. И хотя ей в драке попало больше всех, она могла понять и Анну, и Евдокию. Но Елена... ее поведение было для Степаниды необъяснимо.
— Подумаешь, «нам ничего не надо». Как же, бессребреница. И что Тимошка в ней нашел? Здоровый мужик, а взял пигалицу.
— Ну и ядовитая же ты.
— Что думаю, то и говорю, — отозвалась Степанида. Некоторое время шла молча, а потом снова заговорила: — Еще и рогатым ходит.
— Ты это о ком? — не понял Петро.
— Да про Тимошку же. Краля за нос его водит. Пока Тимошка по делу где занят, а хахаль тут как тут.
— Не бреши.
Степанида усмехнулась.
— Что мне брехать? Люди говорят. До времени, мол, шито-крыто было. А попала в больницу — оно и выперло. Подарки приносил: парфюмерию разную, цветы... Известно, интеллигентное обхождение. Учитель...
— Ишь ты! Это Тимошке добрый кукиш.
— Приглянул бы девку попроще, чтоб без баловства разного, — за счастье бы почитала такого мужа иметь. А эта...
— Да-а, — Петро даже руки потер от удовольствия, — прошиб Тимошка со своей дворянкой, обмишулился. Верно говорят: знай, сверчок, свой шесток.
Когда вошли на верзиловское подворье, Степанида предупредила мужа:
— Не ляпни чего лишнего. — И еще с порога завела елейно-приторно: — Где же наша страдалица? Где же наша болезная?..
— Входите, — пригласила Елена, несколько растерявшись.
Тимофей поднялся им навстречу.
— Хоть и говорят, что незваный гость — хуже татарина... — начала было Степанида.
— Раздевайтесь, — прервал ее Тимофей. — Как раз на чай попали.
Со своей сестрой Тимофей никогда не был близок. В нем все восставало против ее хитрости, стремления во всем искать выгоду, против стяжательства, болезненной страсти копить про черный день. Обнаружить ее неискренность было нетрудно, и родственные отношения между ними едва поддерживались.
Между тем Степанида прошла в горницу.
— О, и дядя Иван здесь! — Повернулась к мужу: — Вот видишь, Петя, как хорошо. — И снова — к хозяевам: — А я прослышала: Леночку Тимоша домой забрал. Ну как не навестить! — Осмотрелась. — А где же Сережа? Карамелек вот принесла ему. — Повернулась к Елене: — В школе или гуляет? — и не стала ждать ответа. — А ты, Леночка, все хорошеешь. И бледность тебе к щщу.
— Хворь никого не красит, — хмуро сказал Иван. Он сидел усталый, сникший, склонив седую голову, словно прислушиваясь к чему-то. — Не красит, — повторил задумчиво.
— Да-да, — быстро согласилась Степанида. Она успела заметить что-то новое в выражении глаз Елены. Будто боязнь таится в них. И Степанида объяснила это по-своему. «Шкодит, — удовлетворенно подумала она. — Шкодит и страшится, что Тимошка дознается».
В сенях курили Тимофей и Петро. Разговор у них не клеился.
— Весна, — говорил Петро.
— Да, весна, — согласился Тимофей.
При этом Петро думал о том, что весна принесет ему побочный заработок — застройщики зашевелятся. Глина, песок, солома, лес, камень — все это надо подвезти. А то и в замес коней пустить. В колхозе не очень лошадьми разживешься. К нему придут... А Тимофея совсем по иному поводу волновала весна — не за горами сев.
К Петру Тимофей не был расположен. Однако и особой вражды не питал. По крайней мере, Петр не становился поперек пути: хотя и в колхоз не вступил, но и за свое хозяйство не цеплялся, отказался от земли, грабарил, теперь вот в сельпо служит извозчиком.
Курили, перебрасывались малозначащими фразами.
— Весна — всему начало, — говорил Петр.
— Весенний день — год кормит, — поддакивал Тимофей.
— Скоро в поле?
— Днями думаем овес кинуть.
— То так, — соглашался Петро. — Рожь говорит: сей меня в золу да в пору, а овес говорит: топчи меня в грязь — я буду князь.
Их позвали в комнату. Киреевна устанавливала посреди стола самовар.
Петро задержался у вешалки, возле своего пальто. Вошел с бутылкой в руке, залихватски поставил ее на стол.
— А это лишнее, — проговорил Тимофей. — Ни к чему оно...
Петро замялся, не зная, что сказать.
— Оно, конечно, — начал неуверенно, — в чужой монастырь со своим уставом не суйся... Да без бутылки вроде и праздник — не праздник.
— Чего там! — подхватила Степанида. — По маленькой за Леночкино здоровье. Как, дядя Иван?
— Причина важная, — отозвался Иван. — За кого другого, еще подумал бы. А за Ленку нельзя не выпить. Из гроба поднялась.