— Конечно, — между тем продолжал Кондрат, — и в приютах разные люди служут. Тут тоже угадай, каким боком стихия повернется. Хороший человек завсегда дорогу укажет, помогнет. А ежели который без души?.. — Кондрат повернулся к мальчонке: — Бегал из приюта?
Геська насупился.
— Видать, бегал, — заключил Кондрат. — Значит, власть наша, Советская, тебя хотела уму-разуму навчить, одевала, кормила, а ты...
Геська хорошо запомнил свою жизнь в приютах. И кормили его, и одевали, и крыша была над головой. Но всякий раз он старался побыстрей убежать. Видно, не встречался на его пути настоящий человек, которому смог бы довериться Геська. Правда, одно время он задержался в детской колонии дольше обычного. В окрестностях станции Желанная это было. Нравилось ему там. Может быть, потому, что влюбился Геська в начальника колонии старого чекиста Василия Федотовича. Оттаяла оледеневшая Геськина душа, отозвалась на суровую ласку этого человека. Да зарезали урки Геськиного любимца. Пришел новый начальник, и все изменилось. За малейшую шалость стали сажать в карцер, давать подзатыльники. Строгости прибавилось, а проку от нее — никакого. Мальцам и вовсе житья не стало: воспитатели не миловали, старшие колонисты задирали, отбирали пайки. Дождался Геська весны и убежал из колонии. Знал, что голодно будет. Зато сам себе хозяин, вольная птица. И вот снова на его свободу посягают. Только не даст себя Геська в обиду. Не таких обводил вокруг пальца. Найдет способ улизнуть от этого чудаковатого мужичка. Главное — вовремя смыться...
А Кондрат продолжал разговаривать сам с собой:
— Не-е, тут нэкэвэдэ не поможет. Видать, моя стихия в мальце сидит. Мне так: коли принуждают — ничего с таго не получится. Так взбрыкну, что чертям станет тошно. Иной сказ по доброму согласию. Тут Кондрат такога может наворотить! Такога!.. Потому как человек сам себе хозяин. Тем он от прочей живности отличие имеет. Слышь? — снова обратился к Геське. — Понятие у нас, выходит, сродетвенное. Може, поладим?
Геська слушал, таращил глазищи, думал «Охмуряет. Небось только и ждет, как лягавым передать. Были уже такие...»
— Може, у нас планида одна? — продолжал Кондрат. — Ты когда народился?
— Не знаю, — сказал Геська, почесываясь.
«Вша грызет», — про себя отметил Кондрат. Макнул большой клок пакли в мазут, подложил под дрова, поднес горящую спичку. Пламя взвихрилось, загудело. Кондрат прикрыл дверку печи.
— Что же мне с тобой делать?
А Геське уже надоел этот разговор. Его немного знобило, хотелось спать. Но не мог Геська позволить себе этого. Боялся, что накроют сонного.
— Закурить бы, дядя, дал, — попросил. — А?
— Нешто куришь? — удивился Кондрат. — Ты же не взростешь.
— Вырасту.
Геська снова покосился на дверь. Прорваться никак нельзя. Как раз против него, на ящике с углем, расположился Кондрат. По всему было видно — никуда не торопится. Посмотрел на Геську, шумно вздохнул, отвел взгляд.
Ну, вот что, парень, — заговорил он, бросая окурок в поддувало. — Хватит по свету голодным щенком мыкаться. Возьму-ка я тебя к себе в дом. Понравится — вместо сына будешь. Нет — неволить не стану, лети на все четыре боки. Да лучше, коли б остался. И мне прямая выгода, — Кондрат улыбнулся, заговорщицки подмигнул Геське. — На том бабья власть в дому может кончиться. Зараз что? В меньшинстве я. Завсегда у жинки и тещи два голоса. То ж вдвох легче будет от баб отбиваться. Уразумел?
Геська слушал внимательно, что-то соображая.
— А ты на руках можешь ходить? — вдруг спросил он.
— На руках? — опешил Кондрат. — Да кто же на руках ходит? Разве когда лишку хватишь? Тогда и на всех четырех додому поспешаешь.
— Нет, — возразил Геська. — На одних руках можешь? Вот так...
Он выбрался из своего угла, закатал рукава большого, не по росту.
рваного пиджака, уперся растопыренными пальцами в пол, одним рывком взметнул ноги вверх и, балансируя, двинулся к Кондрату.
— Ишь ты! — восхищенно воскликнул Кондрат, отступая, чтобы освободить Геське проход.
Но Геська только и ждал этого. Поравнявшись с дверью, он стал на ноги и выскользнул из песочницы.