* * *
Проснулся Одинцов, как просыпается уже два года — будто от внезапного толчка. Сел. Огляделся. И снова отвалился на подушку, закрыл глаза. Под ним не жесткая земля окопа, не холодные полы крестьянских хат, которым они, солдаты, отдавали тепло своих тел, и не госпитальный, словно каменный, тюфяк. Утонул Одинцов в перине, лениво потянулся, приоткрыл веки. Рядом с кроватью на стуле сложена его обмундировка — вычищенная, выглаженная, на гимнастерке свежий подворотничок белеет. У порога сапоги блестят. В спальне полумрак. Окна ставнями закрыты. Свет сюда через проем кухонной двери проникает. Там Одинцов видел жену, собирающую завтрак. Поверх рубашки халатик накинут. И одеться не успела — сразу за дела. Носится по кухне, словно на крыльях. Как птица перепархивает. Он мысленно сравнил ее с той — казачкой. Решил, что и своей бабой бог не обидел. Подумал: «И собой хороша, и на работу хваткая, и в постели не ледачая». Улыбнулся, размечтался: «Вот так бы и жить...».
Его окликнула жена:
— Пора вставать, Фролушка.
А он затаился, будто не слышит, будто спит. Пришлось ей подойти к кровати. Склонилась над ним, затеребила:
— Ишь, разоспался. Завтрак уже готов.
И тогда он сгреб ее, потащил под одеяло.
— Ты что удумал? — прыснула со смеху.
— А то, что у солдата всегда на уме.
— Гляди, не сдюжаешь... — подзадорила. И обеспокоенно, косясь на дверь, шепнула: — Как бы Олежка не проснулся...
...После сладких часов, проведенных с женой, никак не хотелось Одинцову покидать свой дом.
— Так бы и жить, — расслабленно высказал он все это время гнездившуюся в нем мысль.
— Не очень-то поживешь, когда буханка сто рублей стоит, — возразила Елизавета, угощая его скудным завтраком, — О жирах и говорить нечего, — жаловалась она. — Мы с Олегом забыли, каковы они на вкус.
Олег уже проснулся и завтракал вместе с ними — бледный, хилый. Он с опаской поглядывал на дяденьку, которого мама назвала его отцом, прикидывал, не окажется ли он таким же злым, как тот немец, что жил у них, а потом убежал, прихватив свой автомат.
Одинцов пригладил волосенки на голове сына, повернулся к жене.
— Жиры... хлеб... То можно стерпеть, Лиза. Придет время — все наладится. А вот пулю сглотнешь — хана, концы.
— Загляни к Заболотному, — снова напомнила она. — Спрос не бьет в нос. Гляди и сам задержишься, и нам при тебе легче будет.
А он уже и сам решил попытать счастья. Заторопился в дорогу. Для пущей важности опять забинтовал руку, взял ее на перевязь. Мол, глядите, каков Фрол Одинцов — боями опаленный. Поцеловал сына, жену. Сказал ей:
— Удастся — вернусь. Ну а если не суждено — прощай. Тогда сообщу полевую почту.
И ушел, вырвавшись из цепких рук плачущей жены. По дороге на Югово его подобрал грузовик расквартировавшегося в Алеевке строительного батальона. Потом пришлось остановиться у шлагбаума контрольно-пропускного пункта. Потребовали документы. Пока их проверяли, Одинцов "зло смотрел на этих крепких ребят, будто они были виноваты в том, что несут комендантскую службу вдали от войны в то время, когда ему надо торопиться туда, где свирепствует смерть.
Город лежал в прахе, словно раздавленный ступнями гигантских, слепых в своей ярости чудовищ Там, где некогда красовались дома, громадились бесформенные груды битого кирпича. Над этими страшными могильниками, как черные кресты, топорщились искореженные металлические балки. А меж, руин вон там, там и еще дальше высились не менее печальные, гнетущие своим истерзанным видом остовы выгоревших зданий — мертвые каменные коробки, излизанные дымными языками пламени.
Одинцов с трудом разыскал помещение обкома, поднялся на отвоеванный у огня второй этаж. По коридору из кабинета в кабинет сновали озабоченные работники. Здесь же толпились посетители, входили в распахнутые двери, что-то доказывали, требовали, предлагали, выслушивали распоряжения, указания и уходили, не задерживаясь, не рассиживаясь. Впрочем, и сидеть-то не на чем было. Слуха Одинцова касались обрывки разговоров: «Уже в этом году Зуевка должна дать ток. Учтите. Мобилизуйте людей.» — «Но...» — «Никаких но... Все, что есть, вложите в землю. Озимые...» — «Сроки упущены.» — «Ничего. Осень теплая. Поторапливайтесь...» «Ваша шахта пострадала меньше других. С нее и начнем.» — «Так ведь...» — «Поможем...» Седенькая женщина в очках, которые за неимением дужек удерживались на тесемках, просила помощи в восстановлении здания школы.
В приемной Заболотного тоже оказалось немало людей. Здесь ожидали руководители областных организаций, угольщики, металлурги, строители, военные. И разговоры были более сдержанными, не в полный голос. Пожилой, интеллигентного вида мужчина приглушенно говорил своему соседу: