Мы с нами удивительно терпеливые люди: готовы войти в любое положение, понять любое обстоятельство. Но сколько же можно? Несколько лет подряд говорим: необходимо обеспечить цехи газводой. Однако и сегодня это остается разговором. Много толковали о том, что надо убрать пивной ларек возле Дворца культуры. По что совсем пустяковое дело никак не осилим.
Я не ставлю под сомнение логичность оправданий. Я просто думаю, что деловой человек ищет возможности для освоения нового, а не оправдания для его задержки.
Обстоятельства бывают разные, что уж говорить. Вот и у нас сейчас сложная обстановка. По ведь всякому делу всегда что-то да и противостоит: море штормит, а корабли плывут; ТЭЦ мало дает пара, а сульфатчики перевыполняют взятые обязательства. И между прочим, мастерство капитана и аппаратчика проверяется как раз в трудных условиях. Почему же мы так терпимы и легковерны но отношению к нашим деловым людям, когда они нам жалостливо, а иногда самоуверенно объясняют: нельзя! Нельзя изменить серийность, доказывает товарищ Шумков только потому, что до этого через одну камеры не брали. Нельзя обойтись без сверхнормативных простоев вагонов и пульманов, плачутся товарищи из желдорцеха, и завод платит большие штрафы. Нельзя достать такого барахла, как щетки двересъемника, клянутся снабженцы, и мы не только загазовываем воздух, но и теряем прибыли. Нельзя, чтобы столовые подстраивались под рабочих, утверждают нарнитовцы. Нельзя, мол, обеспечить горячими завтраками на рабочих местах, и многое, многое еще нельзя!
— Правильно, Тимофеич. Крой! О совести люди забыли!
— Вот это разговор но существу!
Гольцев предостерегающе поднял руку, успокаивая не в меру темпераментных слушателей, а Сергей Тимофеевич шутливо сказал:
— Не мешайте, братцы, я и сам собьюсь. Но тут же посерьезнел: — В Уставе нашей партии сказано, что каждый коммунист должен добросовестно выполнять свои обязанности и партийные поручения. Если коммунист заботится не о своих выгодах, а о престиже и чести родного предприятия, о праве каждого человека на жизнь красивую и устроенную, он обязательно будет честно относиться к порученному делу. Ведь наша жизнь зависит от нас самих. Вот и давайте браться за дело — каждый на своем рабочем месте. Тогда будет ощутим общий результат. Тогда мы сможем в короткий срок преодолеть отставание, вернуть долг стране и уже никогда не знать такого позора.
Сергей Тимофеевич обернулся к Марьенко:
— А ты, Афанасий, не обижайся на Ивана Толмачева. Может быть, по молодости и дерзковато говорил, но правильно. От тебя никто и не ждет решения технических проблем, на это есть инженеры, можно их привлечь, если в чем сам не разберешься. Мы лишь хотим от тебя принципиального, партийного отношения ко всему, что происходит в цехе... И кончай с проведением заседаний партбюро у Шумкова. Переходи в красный уголок. У себя в кабинете Ипполит Федорович — начальник, и ведет себя, как хозяин: то ему распорядиться нужно, то позвонить, то ответить на звонок... Никакого порядка. А в красном уголке он — просто член бюро, а ты секретарь, Улавливаешь? Кажется, незначительная деталь, а существенная.
Марьенко за все время так и не поднял головы — сутулился за столом, поводил плечами, будто им тесно в добротном, ладно сидящем на нем пиджаке. И его буйные кудри, только на висках слегка побитые сединой, свисали на лоб.
— Да, непривычно, как верно отметил Константин Александрович, пасти задних, — в завершении сказал Сергей Тимофеевич, — И стыдно, товарищи. Стыдно...
...Заседание продолжалось. Выступали члены парткома, активисты, приглашенные на этот большой совет — рабочие и инженеры, люди, горячо заинтересованные в дальнейшей судьбе своего предприятия, как частицы индустриального комплекса страны, Родины, чтобы их коллективная воля, мудрость, любовь, упорство, дерзость решением партийного органа проникли во все цехи, смены, бригады, дошли до сознания каждого труженика.
Работал партком — живое, беспокойное сердце завода.
15
Возвратилась с учебных сборов Аленка. Приехала неожиданно, не оповестив телеграммой. Ворвалась в дом шалая от радости--посвежевшая, обласканная теплыми ветрами, южным солнцем.
— Явилась, неугомон, — целуя дочку, с напускной суровостью сказал Сергей Тимофеевич.