— Олежка, разбуди душу, — засмеялась Аленка. Она у тебя спит! — Подхватилась, собрала посуду, отнесла на кухшо. Потом заменила скатерть, заглянула в разостланную Ростиславом карту, на которой был проложен маршрут, восхитилась: — Так далеко забирались?!
— Как видишь. Туда нас направили в Тюнгур. Большой коровник строили с ребятами из Саратовского университета.
— И как работалось?
— Нормально. С заданием справились. Благодарности получили, деньги. А главное — мира повидали! Когда бы это мы смогли попасть в те края?.. Вот он, знаменитый Чуйский тракт. Доехали до Семинского перевала, смотрим: сосенка стоит, вся увешанная разными лоскутками, тесемками, ленточками... Оказывается, раньше алтайцы так задабривали горных духов. И теперь на перевалах, у криниц, на опасных тропах, облюбовав деревце или куст, путники оставляют свои дары, разумеется, уже не веря во все эти предрассудки, а так, по традиции... Там с кедрами впервые встретились. Могучее дерево! Очень метко назвали его патриархом тайги... Вот здесь, у Туэкты, расстались с Чуйскнм трактом, повернули на Теньгу, Ябаган... Тут также перевал. За Усть-Каном на Чарыше устроили дневку. Усть-Кан в переводе с алтайского — красная река. Сохранилось предание: в двенадцатом веке на этом рубеже алтайцы вступили в сечу с завоевателями-монголами, и Чарыш стал красным от крови. Оттуда мы ехали автобусом в Усть-Коксу. Не доезжая Власьево — знаменитая Граматуха: дорога вьется по неширокому скальному карнизу над глубочайшим ущельем, в котором пенится Кокса. Зимой, когда возникают наледи, тут очень запросто загреметь в пропасть. Подле районного центра речка Кокса, что означает — синяя вода, впадает в Катунь. До Нижнего Уймона нас подбросил на грузовой шофер местного мараловодческого совхоза Акча Аргоков. Хороший хлопец, отчаюга. Армию отслужил. Где только его не носило! А домой потянуло.
— Родные места милы каждому, — заметил Сергей Тимофеевич.
— Он нас к дому своему подвез. Показывал, как живет. Дом хороший — рубленый, поверху доской обшит. Мебель современная, полированная. Полы крашеные, все, как полагается. А во дворе — юрта стоит. Тоже из лиственницы собрана, укрыта плахами коры. Дверь, по обычаю, на юг. На земле очаг, а над ним в крыше дыра. В юрте и толкутся целыми днями, как наши в летних кухнях. Старики даже ночуют. И у всех сейчас так: современный дом, а во дворе — юрта.
— Что ж, годы культурного строительства многое дали, — заметила Анастасия Харлампиевна.
— Да, мам, сейчас все выравнялось! Там таких модниц видели!
— Значит, хорошо девчонки одеваются? — поинтересовалась Аленка.
— Говорю же... будто только что явились с Крещатика или улицы Горького в Москве! Ростислав снова склонился над картой, — Знаете, и всюду следы гражданской войны. Вот здесь колчаковцы и банда местного атамана Кайгородова разгромили шахтерский красногвардейский отряд Петра Сухова. Только один боец остался в живых — Иван Долгих. Его, израненного, припрятал какой-то бедный кержак... Смотрите, — ткнул пальцем в карту, — немного ниже Тюнгура они погибли. В узком катунском ущелье попали в засаду, преданные эсерами. В Тюнгуре под горой их братская могила...
— Да, широко шагала революция, — задумчиво проговорил Сергей Тимофеевич. — Даже в такой глухомани... могилы беззаветных бойцов за Советскую власть.
— В глухомани как раз и держалась контрреволюция, и сопротивлялась дольше, чем где бы то ни было, — сказал Ростислав. — Спустя четыре года после гибели Сухова и его товарищей сюда нагрянул сводный отряд ЧОНа под командованием вот того спасшегося красноармейца Ивана Долгих. В трудных условиях весенней распутицы, без дорог и троп бойцы преодолели Яломанские белки, спустились по отрогам вот этого Теректинского хребта и, нежданные, обрушились на банду Кайгородова в Катанде. Всех перебили. И Кайгородова ухойдокали. Вот так Иван Долгих отомстил за смерть своих товарищей... Это уже был двадцать второй год.
— На юге, в среднеазиатских республиках, еще дольше свирепствовали басмачи, — напомнила Алена. — Даже в начале тридцатых годов. — И переспросила — Так ты говоришь, — очень красивый край?
— Неповторимый! восторженно отозвался Ростислав. — Необыкновенный! Красота своеобразная — суровая, диковатая, первобытная, если можно так сказать. Одна Катунь чего стоит! Бурная, стремительная, студеная. Бросишься в нее — словно тысячи игл в тело впиваются. А в теснинах как грохочет на валунах, как ревет!.. Голубые горы по утрам и вечерними зорями, когда их обволакивает легкая дымка тумана, будто сказочные. Горные хребты сверкают под слепящим солнцем девственными снегами. И до альпийских лугов поднимается густым зубчатым частоколом алтайская тайга.