— Дядя Кондрат, здравствуйте! — прервала его рассуждения Люда Кириченко. — Получили от Геси весточку?
— Тебе-то что? — недовольно отозвался Кондрат. — Тебе до Герасима какое дело?
— А вы у него спросите.
Что ж спрашивать. И так Кондрату известно — закрутила Людка мозги Геське. Еще до войны. Тогда Кондрат ничего не имел против этого юношеского увлечения. Наоборот, радовался: пришла к его Герасиму любовь. А теперь хмурится.
— Привет вам передает, — сказала Люда и пошла своей дорогой.
А Кондрат проводил ее недобрым взглядом.
— Ишь, бесстыжая. Не успел Гришки Пыжова простыть след — Геську обратала.
* * *
Не слышала Люда последних слов Кондрата. Но и по недружелюбным его репликам, сказанным ранее, поняла: не хочет, чтобы Геська был с ней. Конечно, она догадывается, чем это вызвано. «Небось, Гришу простить мне не может... А если такое случилось в жизни? Значит, не имею права на счастье?.. Как бы не так!»
Шла Люда к Настеньке, продолжая мысленный спор с Кондратом: «Спрашиваешь, какое мне дело до Герасима? А такое, что не отпущу от себя, и весь разговор».
Она даже гордилась тем, что вот и с Гришей жила, а не потеряла Геськиной привязанности, своей власти над ним. И звать не надо было — бежал следом, как щенок.
К ней снова возвратилось хорошее настроение. Наконец-то по сравнению с Настей оказалась в более выгодном положении. Она всегда завидовала своей красивой, удачливой подружке, умело скрывая это чувство за показным добродушием. Это она, зная сердечные тайны Сережки Пыжова и Настеньки, их горячие головы, точно рассчитала удар, сообщив Сергею будто Настенька собирается выходить замуж. Сразу же последовало ответное письмо — ей, Люде. А она уже позаботилась ознакомить с его содержанием эту гордячку. Коса нашла на камень. И все у них разрушилось. Пусть теперь Настя устраивается в жизни. Небось, с ребенком на руках не очень-то подхватят. А вот она, Люда, сама себе хозяйка, вольная птица.
Принимала Настенька Люду, как верную, давнюю подругу, не подозревая, какую роль та сыграла в ее судьбе. Радовалась, что не отвернулся Геська от Люды.
— Хороший он парень. Душевный.
— Лапоть, — засмеялась Люда. — Сколько ходил — все о полетах, боях... Дотронуться боялся.
— Значит, любит по-настоящему. Может быть, хоть вы вместе будете.
— Не успел отъехать — письмо прислал.
— Вот видишь... — Настенька вздохнула, склонилась над Аленкой, поправила одеяльце. — Верный он, Геська, друг. Не такой, как некоторые.
— Вспоминаешь Сережку?
Настенька посуровела. Не Сережка ли явился причиной ее несчастья, так нелепо сложившейся судьбы? Не он ли своей изменой толкнул ее на этот безумный шаг — выйти замуж?.. И навсегда исчез из ее жизни. Три года прошло с тех пор. Вечность. Так не все ли равно, где он, что с ним, пощадила война или зарыла в землю? Пусть это волнует ту, другую женщину, которая увела его за собой. А ей не сладко живется и без этих горьких воспоминаний.
Нет, об этом нечего и говорить. Жаловаться? Кому? На кого? И что представляет собой ее неудавшаяся жизнь среди океана человеческого горя?..
— Иногда вспоминаю, — наконец отозвалась Настенька. — Но лучше... не вспоминать.
В ее проворных руках безостановочно мелькали спицы. Каждую свободную минуту использует Настенька для вязанья: и дома, и перед уроками, и во время школьных перемен. Разговаривает ли с коллегами в учительской, слушает ли доклад или выступления товарищей на педсовете, присядет ли отдохнуть возле спящей дочурки — руки привычно набрасывают петлю за петлей. Сколько уже связано ею платков, кофт, беретов, детских шапочек, варежек, носков! Вот и сейчас — принимает подругу, а спицы не унимаются. Их отполированные кончики сближаются, словно принюхиваясь, тут же расходятся, чтобы в следующее мгновение снова найти друг друга. И так без конца снуют и снуют в пяльцах у Настеньки маленькие сверкающие молнии.
— Хороший рисунок, — присмотревшись к вязанью, сказала Люда. — Кофточка?
Настенька кивнула. Опустила работу на колени, устало проговорила:
— Руки отваливаются
— Так бросай.
— Нет-нет, — возразила Настенька, снова принимаясь за дело. — Аленку надо поддержать. Цены, небось, знаешь какие — с ума сойти! Молоко — пятьдесят рублей литр, манка — шестьдесят — семьдесят за килограмм, сахар — сто! Разве хватит зарплаты, чтобы дать ребенку питание?
И снова Люда не без самодовольства подумала, что, конечно же, теперь Настенька должна ей завидовать.