А Сергей Тимофеевич поднялся, хотя все высказывались сидя, постоял, склонив голову и улыбаясь.
— Все никак не соображу... — начал он и тут же кольнул взглядом Шумкова, — с чего это вы, Ипполит Федорович, надумали пугать честной народ. Неужто надеетесь устрашить? Так уже пуганые. И до вас кое-кто бросался этим увесистым словцом... Помню, разогревали первую батарею. Из-за отсутствия газа предписывалось воспользоваться твердым топливом. Прикинули, одних истопников требовалось четыреста человек. Ну и время — соответственно... Верно, Василий Дмитриевич? Будучи тогда начальником цеха, вы предложили подвести газ, временно используя вторую нитку водовода, пролегающего вблизи Ясиновского коксохима. Какой сыр-бор поднялся! Бывший главный назвал ваше предложение авантюрой, дескать, протяженность магистрали двадцать два километра и, мол, конечно же, газа мы не получим — произойдет утечка на стыках не поддающихся сварке чугунных труб, а следовательно, поставим под удар выполнение важного государственного задания. Со своими сторонниками вон какие нагромоздили страхи!.. А вы, Павел Павлович, — перевел он взгляд на Чугурина, — эти страхи отмели, поддержали мнение Василия Дмитриевича. Потребовалось лишь обследовать трассу, вложить совсем немного труда. И победили! Зажгли факел! Выдали кокс значительно раньше установленного срока.
Заводские старожилы оживились, закивали. Новички, впервые услышавшие об этом, с любопытством и уважением посматривали на сосредоточенного Чугурина, на сурового Суровцева. А Травкин сказал:
То было смелое инженерное решение.
— Верно, Артур Николаевич, — подтвердил Пыжов. — Только эту смелость кто-то должен проявить. И именно в критические моменты... У многих, небось, в памяти тревожные дни минувшей зимы, когда химики закачали в оросительную систему печей смолу...
Чугурин слушал Сергея Тимофеевича и вспоминал, как оно было. Едва не вышла из строя вторая батарея. Несколько суток, не отлучаясь с завода, боролся оперативный отряд с последствиями безответственности и халатности. Прочищали арматуру, а она снова забивалась. Спали, чередуясь, тут же в цеховой конторке и заводоуправлении на раскладушках. И только он, директор, все то время не сомкнул глаз... Да, да, именно с тех пор забарахлил его «мотор». Как же он забыл? Собирая анамнез, доктор спросил, когда почувствовал, что у него есть сердце, когда впервые дало о себе знать, а он не мог ответить. Теперь вспомнил. Это случилось как раз в те дни. Вернее, на исходе тех сумасшедших дней и ночей. Люди уже выбились из сил, ничего не достигнув, и он принял решение промыть трубы. Оперативка была шумная, искали выход из создавшегося катастрофического положения, но после его слов вдруг все умолкли и смотрели на него, как на самоубийцу, понимая, какую страшную ответственность взваливает он на свои плечи... Стояла лютая бесснежная зима. Трескалась обнаженная, скованная морозом земля Неделю не утихал шквальный ветер — гудел, завывал, высвистывал в переплетениях металлоконструкций. Над заводом, над безжизненными окрестными полями, над всей сумеречной донецкой степью бушевала черная буря. Ртуть в термометре, укрепленном возле проходной, опускалась почти к тридцатиградусной отметке... Существовала реальная угроза большой, непоправимой беды: вода, остановившись где-то в металлическом лабиринте оросительной системы, в любое мгновение могла наглухо закупорить магистраль ледовой пробкой и этого достаточно, чтобы мороз довершил оледенение всей магистрали. Он все же отважился промывать. Мозг справился с перегрузкой, сознание смирилось даже с возможной неудачей и всеми вытекающими из этого для него, директора, последствиями, а сердце, схваченное нервным ознобом, сдало. Не выдержало уже потом, на резком перепаде чувств, когда пущенная под давлением горячая струя прочистила трубы, унесла с собой остатки смолы. В тот миг оно впервые забилось в аритмии.
— Тогда тоже кое-кто сомневался в успехе, предрекал полный провал, — между тем продолжал Сергей Тимофеевич, — Тоже змеился щепоток: «технический авантюризм», «безрассудство»...
— Да, хорошо, что все обошлось благополучно, — раздумчиво заговорил Травкин, — Но могло обернуться бедой.
— Вполне, — решительно поддержал главного технолога Шумков. — Кто скажет, где кончается инженерная смелость и начинается элементарное «авось»? Все дело в том, что определить это невозможно.
— Не-ет, не в этом суть, — возразил Сергей Тимофеевич. — На отдыхе мне посчастливилось встречаться с Юлием Акимовичем... — он назвал фамилию известного писателя, чем вызвал живейший интерес у собравшихся. — Так вот, он как-то рассказал мне очень поучительную историю. Когда возводили Челябинский станкостроительный завод, главный инженер предложил применить сборные конструкции при сооружении одного из цехов. Сейчас сборный железобетон — основной строительный материал. А тогда такая мысль появились впервые. Многие специалисты воспротивились, опасаясь провала. Кто, вы думаете, поддержал экспериментатора?.. Серго Орджоникидзе! Он разрешил главному инженеру в порядке производственного риска — для опыта — строить цех из сборных конструкций. И ответственность брал на себя.