Позже он пытался представить себе семью, в которой рос отец. Может быть, у отца были братья, сестры? Может быть, и сейчас живы где-то в Германиях его, Ивана, дядья, тетки?.. Кто знает?! Так распорядились обстоятельства, храня непостижимые тайны человеческого бытия. Разве после всего этого мог он не передумать, не перечувствовать свойственного всем вступающим в осмысленную жизнь: откуда он, и кто он в этом мире?!
Но главное он понял, и потому обрел уверенность в том, что может смотреть людям прямо в глаза. Его человеческое достоинство отец утвердил своей борьбой и смертью. Сознание этого и помогало Ивану идти по жизни с открытым для радости и добра сердцем, чувствовать себя равным среди равных. Так было в школе, на заводе, куда пошел после десятилетки, чтобы облегчить жизнь матери, на военной службе...
Бывало, затаившись в ночном карауле, он ощущал за спиной всю страну. Она представлялась ему скорее не приобретенными о ней знаниями, а вот теми, увиденными из окна вагона городами, селами, железнодорожными станциями и полустанками, теми нолями, лесами и реками, что оставались позади, когда ехал в воинскую часть. Эго было осязаемое и, наверное, потому такое глубокое и щемящее ощущение Родины. Она напоминала о себе то далеко оставленным Крутым Яром, где в тяжкую пору войны родила его мать, откуда шагнул в жизнь, познавая ее радости и печали; то огнями проплывшим в ночи у самого поезда днепродзержинским заводом; то вербами, склонившимися над сонным прудом под лунным зеленоватым сиянием; то золотистыми пажитями и убегающим вдаль проселком; то трогательной детской фигуркой, машущей с косогора вслед уходящему составу... За все он. солдат и сын своей земли, был в ответе Это и определяло ого отношение к службе, наполняло гордостью, отвагой, каким-то обостренным и возвышенным чувством своей значимости. И обострялся слух, и зорче смотрели глаза, и не такими изнурительными казались часы предрассветных бдений...
Он и сейчас отдает предпочтение ночной смене. Подходит черед заступать в ночь, и его охватывает какое-то дивное состояние сродни тому, какое испытывал, когда стоял на посту с оружием в руках. Кажется, что и теперь он выдвинут на передний рубеж; спит родная страна, снят ее труженики, а он бодрствует, он работает. Это очень важно не спать и работать, когда товарищи отдыхают. В этом есть что-то наполняющее его душу чистой, светлой взволнованностью. Словно лично на него возложена ответственность за то, чтобы в печах не погасло однажды зажженное пламя, чтобы не умолк затухающий к ночи пульс труда. Ради этого он, Иван Толмачев, находится на своем рабочем месте. И его охватывает восторженное упоение своим делом.
Нынешняя смена принесла Ивану те же радости. Все идет, как надо, по графику. Новая серийность утвердилась, и он, Иван, уже приспособился к ускоренному ритму, может позволить себе помечтать. Как же ему обойтись без этого, когда в мыслях постоянно она — Аленка! Стоит ли за это упрекать, если и в его труде — любовь, если с нею соразмерены поступки и деяния, если ею озарена вся жизнь.
Увлекся Иван работой, мыслями о своей любви, а тут где ни возьмись — Гасий.
— Леонтий Максимович? — удивился Иван столь неурочному появлению у себя на коксовыталкивателе председателя завкома профсоюза. — Что это вы не спите?
— Жинка выгнала, — засмеялся Гасий. — Все равно, говорит, дома не живешь.
— А что? И выгонит, — поддержал шутку Иван. — Люди после смены — домой. У вас же не одно, так другое.
— Надо ведь. Собираемся слушать на завкоме старшего инженера по технике безопасности и всю его службу. Темп, нагрузки изменились... — Он огляделся. — У тебя-то, Иван, темновато. Лишнее напряжение для глаз повышает утомляемость. А там и до беды недалеко.
— Побольше света не помешало бы, — согласился Иван, не прекращая работы.
— Днем посмотришь, будто все в порядке. А сейчас вот прошелся — кое-где требуются дополнительные ограждения, предохранительные кожухи... Когда сам посмотришь, тогда и «гвоздей» можно набить по делу этим деятелям... — Гасий запнулся, увидев машину, движущуюся от проходной. — Кто бы это? — недоуменно проговорил. Машина приближалась. Теперь она шла по главной аллее, освещенной неоновыми светильниками, и он узнал райкомовский газик. — Никак Каширин?..
Секретарь райкома вышел из машины, задрав голову, посмотрел, как работает коксовыталкиватель, вовсе не подозревая, что сверху за ним наблюдают, и торопливо скрылся в проходе, ведущем на коксовую сторону батареи.
— Де-ла, — неопределенно протянул Гасий. Повернулся к
Толмачеву: Ты, Иван, что-нибудь понимаешь?