— Да перестань, Коряков, — начал уговаривать его Марьенко. — Успокойся. — Ему вовсе не улыбалась перспектива вот такого судебного процесса между беспартийным и коммунистом. — Погорячились, и хватит, убеждал он. Тебе тоже, Тимофеевич, надо быть поосторожней в выражениях И тебе, Пантелей Харитонович. Свои ведь. Одно дело делаем.
— Ну и миротворец ты, Архипович, — с досадой отозвался Сергей Тимофеевич. Что ж примиряешь непримиримое? Ему давно следовало бы все это высказать. Он же рабочее достоинство в грязь втаптывает. Спекулянтом стал.
— Это точно, — вмешался Пантелей Харитонович. — Перекупщиком. Транспорт — свой. Прямо с огородов наберет по дешевке редиски, и на базар. Пучок — рубль. Ну-ка скажи, Сеня, было такое?
— Вам-то что? — ощетинился Семен. На работу я не вышел? Прогулял?.. Какое вам дело до моего свободного времени?! То ж обойдусь без указчиков.
Сергей Тимофеевич обернулся к Марьенко:
— А теперь, Архипович, что скажешь? Понял, чего я горячусь? Спасать надо человека. Жаль ведь его, дурака.
— Ничего, ничего, и за «дурака> ответите. Семен круто развернулся и пошел прочь, бросив на ходу: — Свидетелей больше, чем Достаточно...
— Заварил, Сергей Тимофеевич, кашу, недовольно сказал Марьенко. — Зачем ты его затрагивал? Теперь вони не оберешься.
— Да, не понял Семен, сожалеюще проговорил Сергей Тимофеевич. — Пропадет хлопец. Доконает его стяжательство... Вот этой вони бойся, парторг.
От окошка кассы послышался голос Пантелея Пташки:
— Тимофеич, очередь подошла!
Они получили деньги и вместе вышли.
— Вот сволочуга, все еще не мог успокоиться Пантелей Харитонович. Его, сморчка, грудью своей заслоняли, а он, видал?..
— Сложно все это, Паня, — задумчиво отозвался Сергей Тимофеевич. К нигилизму и демагогии ведь приходят не от большого ума. Мой Ростислав тоже одно время задурил: вы, говорит, язычники, идолопоклонники сами создаете себе богов, а потом развенчиваете их, ниспровергаете. «Так кому же верить?!» — кричал. В шестьдесят третьем он в институт пошел. В жизнь, как говорится, вступал. Возраст, сам знаешь... Мог в ту нору запросто свихнуться, как некоторые. А я ему: «Верь партии, сынок. Ее дела на виду у всего народа славные дела и благородные цели. Смотри, говорю, коль глаза есть: живем по-человечески, имея работу, в достатках, не страшась за завтрашний день. Живем хозяевами своей судьбы, своей страны. Вот главное. И то, что ты не стал ост-рабом, а учишься в вузе да еще и стипендию получаешь, тоже заслуги партии, Советской власти. Соображать, мол, надо, а не слушать треп...» Помогло. Выравнялся парень — не могу обижаться.
— Ребята у тебя хорошие — можно позавидовать, — сказал Пантелей Харитонович.
— Эх, Паня, сами-то они хорошими не делаются. Сколько внимания, сил, здоровья уходит, пока их на ноги поставишь! Ростислав и Алена на верном пути, а с Олегом не совсем складно. Что-то не так, как хотелось бы.
— А ничего, Тимофеевич, — успокоил его Пташка. — Гляди, и впрямь артистом заделается.
— Я не об этом... Какая-то червоточинка в парне.
— Ты уж хочешь, чтоб они и вовсе были ангелами, усмехнулся Пантелей Харитонович.
— Нет, не ангелами, — серьезно ответил Сергей Тимофеевич. — Хочется, Паня, чтобы то доброе, мною принятое от отца и матери, с чем прошел но жизни, как со святыней, стало и моим детям дорогим, заветным. В нашей борьбе, пожалуй, самое главное не что, а кого мы оставим после себя. Ведь все задуманное совершить все равно не успеем — коротковат наш век. Достойных бы преемников вырастить. Вот это, Паня, меня заботит.
— Да-а, жизнь, она, вон какая: был человек, и нет человека, проронил Пташка под впечатлением внезапной кончины Герасима.
А мысли Сергея Тимофеевича работали совсем на иной волне. И он не мог согласиться с Пантелеем Харитоновичем.
— Чепуху городишь, — возразил решительно. — Настоящий человек остается среди живых и после смерти. Обязательно остается. В свершенных делах своих продолжает жить, в памяти людей...
— Пожалуй, — закивал Пташка, взглянул на товарища. — Вот и предлог есть помянуть твоего дружка. Може, хватим по маленькой?
— Для меня это уже похмелка, — отозвался Сергей Тимофеевич. — Ты же знаешь, я не похмеляюсь, — И добавил: — Олега надо собирать в Москву. Вызвали сдавать вступительные экзамены.
— Ну, ну, — закивал Пташка. — А я, Серега, употреблю-таки свои боевые сто грамм.
21
Получив вызов на экзамены, Олег сразу же мотнулся в городскую железнодорожную кассу, взял билет на московский поезд. В оставшиеся два дня нигде не показывался, втихомолку готовясь к отъезду. Со своими он попрощался дома, нетерпеливо выслушав напутствия отца и матери. Ростислав высказал свои пожелания еще утром, торопясь на работу, Алена накануне умчалась мотоциклом в Ляпино, что на берегу Азовского моря. Туда ее направили из университета проходить летнюю практику в пионерском лагере имени Юрия Гагарина. Прощаясь, она против обыкновения не задирала Олега — обняла его, сказала: «Держись, братишка. Смелость — города берет. Удачи тебе...»