Его отъезд скорее напоминал бегство. Уже и расположившись в вагоне, все опасался появления Светки. И лишь когда поезд тронулся, у него будто гора с плеч свалилась.
А случилось то, чего и следовало ожидать: Светка понесла его ребенка. Олег, поначалу легкомысленно отнесшийся к ее словам, вдруг проникнув в их смысл, оторопел, растерялся... Потом на его лице отразилось неверие. Затем появился страх. Занятая своими переживаниями, Светка не видела всего этого. «Отец убьет меня», — обреченно сказала и прижалась к нему, словно ища у него защиты. Не слыша от него, онемевшего, поддержки, жалобно спросила: «Что же теперь, Олежка? Жениться нам надо поскорей, да?..»
Первой мыслью Олега было прогнать Светку, отказаться и от нее, и от ребенка, сказать, что пусть выпутывается сама, не рассчитывая на него. Но побоялся, как бы она не подняла совсем нежелательный ему шум.
Они шли вдоль глухой посадки. От нее в сторону городка раскинулось кукурузное поле, которое вплотную подступало к трамвайной линии, огибающей взметнувшиеся ввысь жилые кварталы. Еще дальше виднелись заводские трубы. Там кипела жизнь — суетная, шумная, напряженная. Ей задавали ритм неугомонные, торопящие время люди. А здесь, в задумчивой степной тишине, царила сама природа со своим извечным: «Всему свой срок». Спокойно и величественно донашивала земля зачатое весною, удовлетворенная бременем материнства. В этой естественности было что-то таинственное и прекрасное...
Молодые люди не видели окружавшей их мудрой красоты, не замерли перед ней в благоговении. Они были слишком взволнованы, эти неразумные, но уже успевшие возомнить себя владыками природы человеческие детеныши. «Ты его выбрось...» — не глядя на свою подругу, хмуро сказал Олег. Светка распахнула глаза — они более чем определенно выражали протест, негодование. Видимо, в ней уже просыпалась мать, готовая постоять за своего ребенка. Олег сжался под ее взглядом, сбивчиво заговорил о том, что ведь делают аборты, что им сейчас просто нельзя обзаводиться ребенком, что надо быть благоразумными... почему-то вспомнив о благоразумии не тогда, когда именно требовалось проявить это благоразумие. Он плел околесицу, а сам мучительно думал, что же теперь будет и как избежать ответственности. Снова было ухватился за мысль: а не пугает ли его Светка, не хочет ли таким образом женить на себе... И сам чувствовал несостоятельность своих подозрений. Сообразив, что не в его интересах озлоблять Светку, обнял ее, приласкал. Но, как и всегда было до этого, припав к ней, уже не мог воспротивиться сразу же пробудившимся желаниям. Воровато взглянув по сторонам, увлек не очень упирающуюся Светку в заросли, убеждая, что теперь уж все равно, что он вовсе не против, если Светка родит ему пацана, мол, ничего страшного в этом нет, так как они совершеннолетние и никто не вправе запретить им распоряжаться собою по своему усмотрению...
Олег стоял у вагонного окна, курил, смотрел на мимо проплывающие уже завечеревшие просторы, в мягком, приглушенном свете кажущиеся какими-то чуть ли не умиротворенными, элегическими, а думал все о том же, что так властно ворвалось в его жизнь, лишило уверенности и покоя.
Тогда, во время последнего свидания со Светкой, их, сам того не подозревая, всполошил Семен Коряков, подъехавший на «Москвиче» к посадке, хотя там и не было дороги, если не считать следа, промятого в жнивье машинами, вывозившими с поля зерно и солому. Он продрался сквозь посадку почти совсем рядом с ними, замершими в кустах, и ступил на кукурузную плантацию, ошкурил один початок, другой... Видно, эти были еще слишком молочными и он их бросил, пошел по рядкам вглубь. Воспользовавшись этим, они потихоньку выбрались из своего укрытия, убежали и вернулись в городок разными дорогами.
С тех пор, как Светка сказала ему о своей беременности, и потерял Олег голову. Домашние объясняли его нервозность предстоящими испытаниями, во всем ему угождая. А он даже не ощутил обычной предэкзаменационной лихорадки. Все его мысли и чувства были подчинены лишь одному стремлению: поскорее исчезнуть из Алеевки...