— Ты, Игнат, разуй глаза. И мужчинская прослойка здеся имеется, — приосанившись, вмешался Кондрат. — Поглянь, каго не замечаешь! Гвардию! — указал на беззубо осклабившихся стариков, упрятавшихся за бабьими спинами. — Такого резерву цураешься!
— И ты тут? — удивился Игнат, только теперь приметив Кондрата. — Никак в колхоз вступаешь?
— От пролетарьята на укрепление к вам, — важно отозвался Кондрат. — Навроде тысячника. И бабу привел, поскольку нужда в рабочей силе. Ты не гляди, что с виду подтоптанная. Ульяна у меня по всем статьям любой молодухе хвору даст.
— Кого вы слухаете?! — снова вмешался Митрофан. — Забыли, как Юдин в коллективизацию кулацкую сторону гнул? Это ж злостный дезорганизатор колхозного строя! Без него артель ставили? Без него! А теперь на все готовое...
Кондрат вскочил, как ужаленный.
— Трепло ты, Митрошка! Кондрат с рабочим классом социализм строил. Кондрат сроду-веку на чужой каравай рот не разевал!
— Это точно — не разевал, — закивал Игнат. — За шаром-даром наша Советская власть не награждает пенсией. Кондрата же наградила. Мол, лежи, Кондрат Юдин, на печи, получай, что тебе причитается, как ты отработал свое и заслужил отдых ударным трудом. А Кондрат не хочет на печи лежать...
— Верно, Игнатушка! — воскликнул Кондрат. — Нет мне резону почивать, когда делов стоки! — И к Грудскому: — Где ж оно, все готовое? Отчего же бабы голосят? Може, от доброга житья?.. Вот я и кажу: ни шиша ты, Митрошка, не разумеешь политическога моменту. Без всякога понятия не в свою стихию вскочил. То ж и получается: в бороде гречиха цветет, а в голове и на зябь не пахано.
Митрофан пригрозил:
— Я тебе покажу!..
— А мне оно ни к чему. У меня самога такая штуковина имеется, — заозоровал Кондрат. — Девкам покажи!
Взвился, расплескался смех.
— Поудержи, Кондрат, язык! — Митрофан покраснел, напыжился. — Ты ще не имеешь здесь права голосу.
Ульяна не на шутку переполошилась. Придержала пытавшегося было вступить в спор Кондрата.
— А вы?! — Митрофан выкатился из-за стола, обрушил свой гнев на собравшихся: — Зубоскалите, важных вопросов не порешив! Работать не хотите?! Только это вам не при фрицах! Минулося!..
Собрание занемело. В наступившей глубокой тишине прозвучало сдавленно, прерывисто:
— Ты... ты что?.. — Мотька медленно поднялась — большая, костистая, обвела недоумевающим взглядом односельчан. — Дожились... — Побелевшие губы задрожали. — Дальше некуды...
И видно было, как глаза ее наполняются дикостью. Она обернулась к Митрофану, сгребла его, растерявшегося, безропотно подчинившегося ее яростной силе, и выставила за дверь.
Это произошло неожиданно даже для нее самой. И Игнат не успел помешать ей, и остальные пришли в себя лишь когда Митрофан, опомнившись, затарабанил, закричал из-за двери:
— Открой, Мотька! Открой, чертовка поковырянная!
И случилось, казалось, необъяснимое, невероятное. Задохнувшихся от злой обиды и негодования людей вдруг охватило крайнее веселье. Заговорили все разом, изощряясь в насмешках, колкостях, стараясь друг друга перекричать. Одни восхищались Мотькой, ее силой, решительностью. Другие задирали Митрофана. В разноголбсице то и дело слышалось:
— Ай да Мотька! Ай да гвардеец!
— А он-то, он, вакуированный! — надрывался Кондрат. — Перед трохвейной бабой оплошал!
Митрофану впору бы провалиться со стыда и позора или бежать, куда глаза глядят. Но он-то знает: где ни бегай, а придется являться пред грозные очи Одинцова. Рассудил, что лучше уж натерпеться от баб, как попадать на зуб Одинцову. Потому-то и скребся в дверь, которую подпирала плечом Мотька. Он уже не ругался, не грозил, не пытался ворваться силой — упрашивал впустить его. А Мотька оставалась непреклонной.
Игнат мало не охрип, успокаивая женщин. Рассердился. Приказал Мотьке впустить Митрофана.
— Ладно уж, — уступила Мотька. Отворила дверь, посторонилась, пропуская Митрофана. — Прохорович просил за тебя, — проронила. — Ему скажи спасибо. А то так бы и прокукарекал.
Митрофан бочком прошмыгнул мимо нее и уже не пошел к столу — тут же, у двери, уселся. Мотька проследила за ним, на всякий случай предупредила:
— И не шамаркай. Не указывай: плакать нам чи смеяться. То не твоя печаль. — И тут же предложила, не откладывая, при« пять Юдиных в колхоз: — Чего ж ты, Игнат Прохорович, вола на хату тащишь? Голосуй! ~ Подняла руку. — С меня и веди счет.
— Таких, кто против, нету? — спросил Игнат, благодарный Мотьке, что вот так сразу и перевела разговор. — Значит, единогласно. Остается поздравить новых членов артели, пожелать успехов.