А судья вдруг спросил:
— Вы, Сергей Тимофеевич, наверное, не помните меня?
— Не имел чести познакомиться, — окинув его быстрым взглядом, проронил Сергей Тимофеевич. — Впервые привлекаюсь...
— И все же мы знакомы, — улыбнулся судья. — Еще с сорок третьего. Мне тогда семь лет было... Вы сахар мне отдали... Три больших куска!
— Сахар? Какой сахар?
— Ну как же! Вы на крыльце верзиловской хаты сидели. Раненый приехали. С палкой тогда ходили. А мы рядом жили. Я тогда подошел к вам...
— Погодите, погодите, — проговорил Сергей Тимофеевич. Он действительно сидел на крыльце под запертой дверью. В памяти всплыла детская фигурка в каком-то несуразном одеянии, покрытая платком. — Но, по-моему, подходила девочка, — сказал он.
— Вот и вспомнили, — обрадовался судья. — Это как раз был я.
И Сергей Тимофеевич теперь уже полностью восстановил в памяти тот давний эпизод, проговорил не без подковырки:
— Значит, мне повезло — свой человек будет судить... Только можно ли поинтересоваться: в чем моя вина? Что-то я туго соображаю.
— Все просто и логично, Сергей Тимофеевич. Наши законы преследуют не только за оскорбление действием, но и за моральные травмы. Вольно или невольно вы оскорбили личность, унизили достоинство человека.
— Да ведь он и есть духовный кулацкий последыш, — упрямо проговорил Сергей Тимофеевич, — И не я его унизил, а он меня позорит своим торбохватством, поскольку в одном со мной звании, мое достоинство топчет, всего рабочего класса!
— Ну, это разговор вообще, — возразил судья. — Нарушит Коряков закон, будем судить Корякова.
— Если по законам, его давно надо было... с конфискацией имущества.
— Для этого существуют соответствующие органы. Заявите.
— Ему же срок дадут, — возразил Сергей Тимофеевич. — Нет, я ему не враг.
— Что же вы предлагаете?
— Припугнуть его здесь. А мы у себя за него возьмемся. Общими усилиями и вытащим.
— Значит, припугнуть? А на каком основании? — уже строже, официальнее заговорил судья. — Для вас, Сергей Тимофеевич, вижу, как будто бы и законы не писаны.
Сергей Тимофеевич вспомнил разговор с таксистом Петром. Речь шла о необходимости строго руководствоваться законами. Но тогда это были безотносительные рассуждения, а сейчас дело касалось и его лично, и товарища по работе. Тут-то сразу и обнаружилась непоследовательность, стремление обойти закон, нарушить его в угоду частному случаю. И Сергей Тимофеевич сказал:
— Законы я, Михаил Сафронович, уважаю. Однако помимо писаных, считаю, есть и другие — неписаные: доброты, порядочности, взаимовыручки... В наших рядах вдруг падает человек! Понимаете?! Как можно оставаться спокойным, равнодушным?!
Судья сочувственно посмотрел на Сергея Тимофеевича, — уж он-то повидал, в какие пропасти подчас срываются люди, — устало проговорил:
— И все же заявление Корякова мы не вправе игнорировать. Государство берет под охрану жизнь, покой, материальное и моральное благополучие своих граждан, что подтверждено Конституцией. Правда, можно передать ваше дело на рассмотрение товарищеского суда. Такой вариант, при условии, если конфликт возник на производстве, предусмотрен законом. Но для этого тоже необходимо соответствующее решение. И тут все зависит от народных заседателей.
— Та-ак, вот она наша правовая неграмотность, — закивал Сергей Тимофеевич.
— Точно, — подтвердил судья. — Большинство дел возникает из-за незнания законодательства. Но это обстоятельство нисколько не оправдывает нарушивших закон. А заводчан и силой не затащишь на наш лекторий.
— Приходите вы на завод, — сказал Сергей Тимофеевич. Улыбнулся. — Не зря же говорится: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе...
24
Громадина коксовыталкивателя горбится у батареи фантастическим чудовищем. Планирная штанга — как гигантский клюв, вдалбливающийся в каменное тело. Возникает видимость, будто это нагромождение металлоконструкций — живое, мыслящее существо, занятое своим, нужным ему делом.
На самом деле все гораздо проще: Сергей Тимофеевич Пыжов посылал штангу в планирный лючок после загрузки камеры шихтой. Это он там, в кабине, за пультом управления, оставаясь невидимым, дает жизнь стальной махине.
Над батареями вьются дымы, из стояков прорывается пламя, метет коксовая пороша, сеет фенольная изморось; где-то на ТЭЦ пронзительно свистит пар; доносится металлический лязг вагоноопрокидывателей, запросто переворачивающих колесами вверх груженные углем шестидесятитонные четырехосные пульманы, натужно гудят вентиляторы установки сухого тушения кокса, сердито ворочается бульдозер, то, затихая, на малых оборотах волочит за собой словно отполированный, зеркалом сверкающий на солнце нож, то упирается им в отвалы траншеи и с ревом прет перед собой не один кубометр грунта; на строительной площадке будущей седьмой батареи роют котлован экскаваторы, к ним и от них снуют самосвалы... Знакомые картины, звуки, ощущения. Они повторяются изо дня в день уже много лет подряд в жизни Сергея Тимофеевича.