— Что-то непонятное. Гоняли директорский автомобиль на поселок. Нет ни Семена, ни его жены. В доме запертые пацаны ревут.
— Может, поехал куда да в аварию попал или обломалась машина?
— Всякое может быть, — проронил Марьенко. — Ты как, Тимофеевич, себя чувствуешь? Продержишься еще? Толмачева разыскиваем. Рыгора Кравченка неудобно вызывать после ночи. А Толмачев сегодня свободный. Грец его знает, когда поймаем.
— То такое дело, — кивнул Сергей Тимофеевич. — Ему завтра в первую. Вольный казак, — А про себя подумал, что и к Аленке на море мог укатить.
— Значит, спрашивай, не спрашивай, а держаться надо? — невесело усмехнулся Марьенко.
— Зато чувствуется забота о живом человеке, — в тон ему отозвался Сергей Тимофеевич.
Марьенко увидел медленно едущие по главной аллее завода две «Волги», помчался вниз, торопливо обронив:
— Приехали...
Сергея Тимофеевича это не касалось. Он знал свое дело, привычно выполнял его, однако что-то было не так, и он, наконец, догадался, в чем загвоздка: работает-то он не с постоянными напарниками. В своей смене они просто-таки спелись, по интонации чувствуют состояние друг друга и то, как идет кокс. А сейчас динамик равнодушно-холоден, одинаково потрескивает металлически безличными голосами. Может быть, потому и испытывает Сергей Тимофеевич смутную тревогу: словно вот-вот где-то прервется взаимосвязь производственных процессов и все пойдет кувырком. Или это усталость дает о себе знать?
Скорее всего и то, и другое вызывало в Сергее Тимофеевиче некоторую неудовлетворенность, излишнюю настороженность. Возникало сверхнапряжение — сковывающее, угнетающее. И только огромный опыт, интуиция позволяли ему как-то приспосабливаться к работе без него сложившегося коллектива, приноравливаться к особенностям, ритму, попадать, как говорится, в струю.
Снимая двери очередной камеры, Сергей Тимофеевич случайно взглянул вниз. Там, на аллее, против его коксовыталкивателя стоял секретарь обкома, а рядом с ним — Пал Палыч, что-то показывая и объясняя, Суровцев, Шумков. Все смотрели на камеры, возле которых остановился коксовыталкиватель. Чуть в сторонке беседовали секретарь райкома Каширин, Гольцев и Марьенко.
С Кашириным Сергей Тимофеевич близко знаком. Очень симпатичен ему этот человек и внешне — блондинистый, с мягкой волной светлых волос, и по своему душевному складу — рассудительный, доброжелательный, уравновешенный. Однажды, правда, видел его в гневе. Но даже тогда, чрезвычайно, раздосадованный инертностью и недальновидностью некоторых руководящих работников сферы обслуживания, а произошло это на собрании партийно-хозяйственного актива района, он смог втолковать им, что сейчас своевременное снабжение трудящихся продуктами питания, промышленными товарами, обеспечение жильем, коммунальное обслуживание населения, уже не только хозяйственные задачи, но и идеологические, и что из этого надо делать правильные выводы.
Такая постановка вопроса кое-кого смутила своей нетрадиционностью. А он сказал, мол, традиция традиции рознь, что даже хорошие традиции со временем устаревают, препятствуют дальнейшему продвижению вперед, и тогда их надо ломать.
Знает Сергей Тимофеевич за Кашириным и одно чудачество: нет-нет и появляется возле печей, причем сам за баранкой. Станет в сторонке и смотрит, как выдают кокс, подолгу, просто вот так смотрит и смотрит на огненные лавины. «Чистый тебе огнепоклонник», — как-то поделился Сергей Тимофеевич своими наблюдениями с Пташкой, вовсе не подозревая, что в эти минуты Николай Григорьевич как бы прокаливает на огне какие-то особо важные мысли, взвешивает и выверяет свои действия, поступки... С проходной, между тем, всякий раз докладывают директору, что на территории завода появился секретарь райкома. Ну, а Пал Палыч уже тоже знает: если нужен Каширину, тот предупреждает по телефону, заезжает в заводоуправление, а нет — зачем человеку навязываться, мешать. Вот такой он — Каширин.
А секретаря обкома Сергею Тимофеевичу приходилось видеть и слышать на совещаниях, на последней районной партконференции, где тот выступал. Совсем недавно Пантелей забавно рассказывал, как секретарь обкома хотел напоить его «кофием», а он не поддался. Видно, не болтал Пташка, когда сказал, что скоро Геннадий Игнатьевич нагрянет к ним на завод и прищучит очковтирателей. Очевидно, и в самом деле обеспокоен секретарь обкома заводскими делами, если нашел время выбраться.
В эти минуты Сергею Тимофеевичу особенно хотелось, чтобы все получалось споро и ладно. Тут сказались и рабочая гордость, и стремление наглядно продемонстрировать жизненность новой организации труда на печах, и озабоченность тем, как бы не допустить промашки, не подвести Пал Палыча, Суровцева, которые, конечно же, надеятся на него.