Так и оставил его Сергей Тимофеевич, тонко почувствовав душевное состояние Дмитрия Саввича, его невысказанное желание побыть наедине со своими мыслями. Ехал к Кондрату Юдину и тоже вспоминал Геську, тоже проникся печалью...
Подворье Юдиных таким и осталось, сколько помнит его Сергей Тимофеевич — без изгороди, открытое всем ветрам, доступное и добрым, и злым людям. В глубине, по огороду, несколько перестарившихся яблонь, в самом углу — одичавшее вишенье загустело, переплелось волчками, прущим из земли молодняком. Ближе к хате, за покосившимся дощатым нужником, буйствует зеленый да сочный хреновый лист. По осени, когда начинается посолка овощей, почти со всей гагаевки идут к Кондрату за листом и корнем. Его же чем больше копают, тем он роскошней разрастается.»
А хата помолодела. В минувшем году Геська перебрал верх — заменил стропила, покрыл шифером. Сам-то он на поселке жил с семьей. Бате же решил помочь, будто чувствовал, что скоро старики, когда-то приютившие его, бездомного, одни останутся. Соседки же, под предводительством Раи, стены перетерли, побелили...
Да, нет у Кондрата сил возле земли хозяйствовать. А у Геськи на два двора разрываться, да еще работая на производстве, тоже не всегда руки доходили. Иной раз удавалось полностью вскопать огород, посадить все, что надо. Иной раз и не получалось. Тогда дед Кондрат с бабой Ульяной кое-как поковыряют землю, пару ведер «американки» высадят, цыбули ткнут — вот это и все их посевы для расхода на первое время. В зиму Геська завозил им овощи и картофель. Теперь только Рая осталась...
К дому и подрулил, к самому порогу, мрачноватый и подозрительный от постоянного чтения детективов, директорский шофер.
Кондрат отложил газету, встретил Сергея Тимофеевича своим обычным:
— Каго я вижу! Серега!.. Сидай, голуба.
— Ай впрямь, Сергей, — проговорила бабка Ульяна, подслеповато щурясь со своей лежанки.
— Особо и задерживаться некогда, — сказал Сергей Тимофеевич, подсаживаясь к Кондрату. — Газетки почитываем?
— То ж бабку свою образую насчет китайскага вопросу. Кажу, вот писано, горобцов они извели, потому как вроде много рису клевали. Теперь же таго рису ще больше гинет — точит его какая-то насекомая, какую те горобцы допрежь сничтожали... — Кондрат приосанился: — А китайцев, Серега, коли хочешь знать, мне доводилось видеть вот так, как тебя. Десь в конце двадцатых годов ходили по улицах коммерсанты из ихних. Идет, а сам палочки такие, что к ним шарики разнога цвету конским волосом привязаны, вертит в руках. Они и рипят на разные голоса. Такога шуму натворит! Ще и зазывает: «Шибико шанго!» «Шибико шанго!» Что по-нашенски вроде как шибко хороший у него товар, мол, подходи, налетай. А по дворах — рев: каждому пацану вабится заиметь такую скрипелку, норовят тощую родительскую мошну тряхнуть, где и копейка счет знает... Так, значит, токи появляется такой спокуситель, мужики и бабы одразу меня — у дипломатическую миссию, ежели приравнять к нынешним временам: сустренуть таго купца или, опять же, как ныне пишут — бизнесмена, и спровадить... То уже моя стихия — вести переговоры. Запрашиваю: шо ж ты, мол, «ходя», малолеток с толку сбиваешь?! А он: «Моя протавала, твоя — теньга тавала». «За шо, — кажу, — деньги? Товар-то твой дрековский. Шо у нас, конскага волосу нет али тырсы, коей шарики набиты?» Правда, бумажные те вееры да и шарики такога яркага раскрасу — глаза отбирают! Ну он и одказует: «Моя — торговала, твоя хотела — покупала, не хотела — не покупала». «Не хотела, — кажу, — не хотела. Давай, — кажу, — дуй отседова. Своих торгашей тряхнули, так на тебе...»
— Ну и дипломат, — усмехнулся Сергей Тимофеевич.
— С ними токи так... Ребятки-то наши на границе то же самое им отпели: повертайтесь, мол, откедова пришли... Не-е, Кондрат завсегда в партейной струе. А чего токи не было на памяти! Ай-я-я-яй!.. Згадую, люди до меня лейтенантика направили, — пытал Кириченок...
Вот так, как и прежде, мог Кондрат запросто перескакивать с одного на другое. Или это у него ассоциировался разговор о военном пограничном конфликте, вызвал воспоминание о лейтенанте — тоже военном человеке? Во всяком случае для него этот переход был вполне естественен, и, старательно сворачивая козью ножку, он продолжал:
— А Кириченок серед наших — крутоярских — что-то не чуть. То ж хтось и надоумил: дескать, токи Кондрат может усе пояснить. Случилось же это — ты еще в северных краях работал — посеред пятидесятых годов... Сидит он у меня, пригощает «Казбеком». Форма на нем новенькая, погоны сверкают, ремни... Кажет, до войны тут жили его родители.