Анастасия Харлампиевна подавила вздох, подошла к дежурной узнать, в какой комнате живет студентка Светлана Пташка.
— А мы с Пташкой в одной «клетке», — засмеялась оказавшаяся поблизости конопатая девчонка в расклешенных брючатах и кофточке с матросским воротничком. — Идемте, покажу. Вы мама, да? — затараторила она. — Вы еще не были у нас?
— Ну ты и тарахтушка, — улыбнулась Анастасия Харлампиевна.
— Правда? — будто даже обрадовалась ее спутница. — И как вы угадали? Наши девчонки говорят то же самое... А Светланка — ужасная зубрилка. Тут три пары отсидишь, голова — ро! Как футбольный мяч. А она еще и читает. У нее — сила воли. Это вы развивали в ней силу воли? Ей почему-то только отличницей хочется быть. Так, говорит, надо. Она же и себя, и ребеночка замучит. Вы скажите ей.
Анастасия Харлампиевна подумала, что Светина беременность, тогда еще вовсе незаметная, не могла удержаться в секрете, поскольку стоял вопрос о ее исключении из института. Но эта словообильная девица просто уже натурчала ей голову.
— Мальчишкам сейчас никак нельзя верить, — продолжала щебетуха. — Я, на месте Светланки, никогда бы не родила такому обманщику. Она, конечно, не признается, что он обманул ее, — гордая. А тут еще охматдет на студенток не распространяется, в декрет не отпускают... Правда, можно взять академотпуск. Но тогда целый год теряется. Наша классная дама...
— Погоди, погоди, — прервала ее Анастасия Харлампиевна, — не все сразу. Значит, можно брать академотпуск? Я как-то об этом не подумала.
— Элементарно, — важно сказала Конопушка. — А вот мы и пришли. — Рванула дверь. — Светланка! Смотри, кого я тебе привела!..
Анастасия Харлампиевна ожидала увидеть Светлану расстроенной, подавленной несчастьями, свалившимися на ее голову, а она оживленно что-то рассказывала еще одной девушке, тыча пальцем в книгу. И лишь обернувшись на возглас, побледнела, растерянно поднялась:
— Тетя Настя?
— Вижу, не ждала, — заговорила Анастасия Харлампиевна, входя в комнату. — А я думаю, поеду посмотрю, как устроилась. — Поставила сумку на стул, подошла, обняла. — Ну, здравствуй.
Светка ткнулась лицом ей в плечо, разревелась неудержимо. И стыд перед матерью Олега, и треволнения, пережитые в деканате, отчаянная борьба за сохранение живущего в ней ребенка, позор и обида изгнанной дочери — все было в этих слезах. Вот аж когда они хлынули, откликнувшись на простую ласку. Анастасия Харлампиевна гладила ее волосы, взглядом указала остолбеневшим девчатам, чтобы оставили их одних. И те послушно вышли.
— Ничего, доченька, ничего, — тихо приговаривала Анастасия Харлампиевна, словно убаюкивая Светланку. — Бури проходят. И тогда снова светит солнце. У кого их нет — неприятностей в жизни?! Ты уж поверь мне...
И Светка утихла, удивительно нежная, наивная, но когда потребовалось, и сильная девчонка, как теперь убедилась в этом Анастасия Харлампиевна. В ее положении действительно надо было иметь огромное мужество, чтобы отстоять свое право поступать в соответствии со своими убеждениями.
Как раз об этом Светка заговорила:
— Даже щенка жалко. Ведь правда, тетя Настя? Правда? Как же можно выбросить ребеночка! А папа... — Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. — Ну и не надо. Проживу. Отличникам стипендии повышенные назначают.
Когда она уже совсем успокоилась, Анастасия Харлампиевна сказала:
— С мамой твоей говорили. Просватали тебя за Олега. Не возражаешь быть нашей невесткой?
— А Олежка?.. — обеспокоилась Света, — Я не хочу ему зла.
— Глупые вы, — вздохнула Анастасия Харлампиевна. — Сами не знаете, что вам нужно. Усложнили себе жизнь, запутали... Ну как ты могла, Светонька, позволить такое Олегу?
Светка потупилась, еле слышно проронила:
— Он так хотел...
— Горе ты мое! — с болью воскликнула Анастасия Харлампиевна. — Да мало ли что ему заблагорассудится!..
— Я же люблю его, — прошептала Светка, — Еще с восьмого класса.
В порыве и жалости, и нежности Анастасия Харлампиевна прижимала Светину голову к груди, взволнованно кудлатила ее мальчишескую прическу. Нет, она, педагог, вовсе и не вспомнила об акселерации — ускоренном духовном и физическом повзрослении нынешнего юношества. В памяти зазвучали давние гневные слова матери: «Потаскуха, шлендра, опять бежишь к нему!..» Вот и эта девчонка безоглядно побежала на зов своей любви. Анастасии Харлампиевне и приятно сознавать, что свою любовь Светланка отдала ее сыну, и обидно — Олег очень недостойно повел себя: растерялся, струсил, предал. За всем за этим, конечно, еще проглядывает моральная неподготовленность считать себя мужем, отцом. Это в какой-то мере оправдывало его в глазах матери. И она сказала: