— Олежка тоже любит тебя, только еще не знает этого. Они. мужчины, ужасно бестолковые!
Светка вдруг засмеялась, поправила волосы.
— Ага, тетя Настя! Бестолковый он. Радоваться надо, правда. —
— Как же, — подтвердила Анастасия Харлампиевна. — для добра, для радости живем... Только и в своей, радости нельзя не считаться с законами, с устоявшимися понятиями о порядочности, с общественным мнением... А как же — не в лесу живем, не сами по себе. Бот Олежка приедет, решайте... Прежде всего это ребенку надо. И ты станешь нашей дочкой — Пыжовой. Так должно быть. — Она выложила на стол гостинцы, деньги, сказала: — Па первое время...
— Что вы, тетя Настя! — воскликнула Светка, — Не возьму.
— А это меня не касается, — тоном, не терпящим возражений, ответила Анастасия Харлампиевна. — Это от деда Сергея. И велел сказать, чтобы ты берегла себя...
28
После случайной встречи с Аленкой на дороге, Всеволод перестал появляться у Пыжовых. Ему вдруг открылось, что пробудившемуся в нем чувству не суждена взаимность. Он решил лучше уж сразу отойти и забыть, выбросить из головы мечтания, которым не суждено осуществиться.
Так рассудил Всеволод. Однако и в этом решении не был тверд. Со временем острота пережитого притупилась, и Всеволод уже не видел себя смешным, беспомощным, каким выглядел в тот день на трассе между Алеевкой и Юговом. Теперь он вполне допускал, что Аленка не заметила ничего странного в тогдашнем его поведении...
Когда человек хочет обмануться, его ничто не удержит от самообмана. Когда человеку, даже вопреки истине, надо убедить себя в чем-то, ему не очень трудно это сделать: он охотно истолкует в свою пользу не только ничего не значащие факты, но и то, что явно свидетельствует против него. Примерно то же происходило и со Всеволодом. Ему вспомнилось, как Аленка проскочила мимо него на мотоцикле, а потом возвратилась, окликнула... И это теперь проявилось в его сознании самым веским доказательством ее благосклонности. А с какой заинтересованностью советовала ему возвратиться к научной работе! Значит, не безразличен ей! Как не хотела оставлять его посреди дороги!..
Еще недавно приводившая в уныние последняя встреча с Аленкой предстала перед Всеволодом совсем в ином свете. Причем он искренне верил, что именно так радужно все и происходило. Это укрепило его дух, воскресило надежды, оправдало в собственных глазах, когда, наконец, подкараулил Аленку по пути домой. Он мог бы и пропустить ее из-за своей близорукости. Но Аленка еще издали заметила его, сбавила скорость. И когда почти вплотную подкатила к нему на своем мотоцикле, Всеволод увидел ее, поспешно поднял руку. Аленка остановилась и, еще полна движения, порыва, оживленно заговорила:
— Прогрессируешь, Сева! То уговаривать надо было, чтобы подвезти, а теперь сам голосуешь! Садись! К больнице? В ночное дежурство?
Здороваясь, он дольше, чем принято, задержал ее руку, не замечая этого. Смотрел на нее, улыбался. И лишь, ощутив, как напряглась маленькая, но сильная ладошка в попытке освободиться, спохватился, отпустил ее, смущенно ответил:
— Нет, я отработал. Домой собрался.
— Где же ты запропастился? — продолжала Аленка. — Мама говорила, болел?
Всеволод подумал о том, что, наверное, нельзя упускать это стечение благоприятных обстоятельств, которые потом могут не повториться. Сказал, будто в омут кинулся:
— Я избегал вас, Алена...
— Вот как! — засмеялась она, не дав ему договорить. — Это что же, в развитие своей теории женоненавистничества?
— Прошу вас... — Всеволод смутился. — Не судите так строго.
А ей вспомнились его рассуждения о любви. Тогда те высказывания затерялись среди многословия, остались незамеченными в довольно эмоциональном споре, где важно было отстоять принципы. Нынче же, всплывшие в памяти Аленки обособленно, воспринялись чертовски обидными, оскорбительными. Появившееся было сочувствие к Всеволоду невольно сменилось ожесточенностью. И она холодно сказала: