Следующей бумагой был ответ Харьковского углехимического научно-исследовательского института. Обещают прислать старшего научного сотрудника. У них в институте действует лабораторная установка непрерывного процесса коксования. А на заводе испытывается пока единственная в стране экспериментальная полупромышленная установка непрерывного коксования, созданная заводчанами в содружестве с учеными Юговского политехнического института. Но некоторые параметры технологического режима неустойчивы. С этим надо разобраться, устранить причины, а потом срочно выдать «Гипрококсу» исходные данные для проектирования такой промышленной батареи. Это уже настоящая революция в коксохимии, и министерство не зря торопит...
Павел Павлович невольно подумал, что за последние десятилетия наука особенно стремительно проникает в производство. Непрерывная разливка стали, кислородное дутье — обыденность. Черная металлургия идет к бездоменной выплавке чугуна. В то же время впервые в истории коксования углей разрабатываются проекты по внедрению самых высокопроизводительных и экономически эффективных непрерывных процессов, значительно улучшающих условия труда рабочих и охрану природы. В науке, технике, производстве развернулся широкий поиск по всем направлениям.
Дверь приоткрылась, заглянула Надя:
— Павел Павлович, к вам просится...
Отстранив ее, в кабинет вошел Пташка.
— И не прошусь вовсе, — заговорил он. — Смотрю, бюрократизм развел, Павлович, Трудовую книжку не вырвешь. Гоняют, как... Говорят, у тебя.
— Прежде всего, здравствуй, Пантелей Харитонович, — прервал его Чугурин. — Садись, пожалуйста. Можешь курить. Пепельницу вон там возьми, — качнул головой в угол кабинета, где стоял круглый столик и два стула.
— А я не собираюсь рассиживаться, — отозвался Пташка. — Мое дело — спето. Какая там статья по КЗоТу за прогулы? Подмахни, по петушкам и — врозь.
— Так-то и поговорить со старым знакомым не о чем?
— Что ж говорить, Павлович. Говорилка дерьмом замазана.
— То тебе лучше знать, — безжалостно сказал Павел Павлович, подвигая ему стул.
И Пташка сел. Он был в новом костюме, чисто выбрит, но с перепоя еще остались в глазах красные прожилки, а руки мелко дрожали. И норов, с каким он появился в кабинете, показался Павлу Павловичу лишь инерцией прежнего Пташки.
— Так что у тебя нового, Пантелей Харитонович?
— Есть и новое — дочку пропил. Пока заливался — расписалась с тем негодником.
— Поздравляю, Пантелей Харитонович! — искренне обрадовался Чугурин. — Это же здорово. Лучшего и желать не приходится. Уладилось, как и должно.
— Я еще и в загсе дам разгон, — угрюмо сказал Пташка. — В нарушение инструкции расписали, не выждали...
— Не срамись, — резко заговорил Павел Павлович. — Чего тянуть, если ребенка ждут. Правильно сделали — видно, не буквоеды сидят.
— Там старый Пыжов руку приложил.
— Ну и что? Только спасибо человеку надо сказать за доброе дело... Ты же не учил свою дочку вот так с парнями себя вести. Сергей Тимофеевич, уверяю, тоже не хотел, чтобы его хлопец в восемнадцать лет обзаводился семейством.
Пташка молчал, склонив голову. Потом заговорил — тихо, раздумчиво, будто к самому себе:
— Контузило меня, Павлович. — Уж очень вёдро на душе было, когда этот гром грянул. Не готовым оказался. Прищучило — наворочал делов... Теперь отступать некуда.
— Дети поссорили, дети и помирят, — сказал Павел Павлович. — Не вы первые, не вы последние.
— Нет, ничего из этого не выйдет, — проронил Пташка. — Головой, вроде, все понимаю, а вот здесь! — вдруг остервенело стал бить себя в грудь — Вот здесь!..
— Понятно, Харитонович, — закивал Чугурин. — Это не скоро пройдет... Ну, и что надумал?
— Уеду.
— Куда собрался?
— Хоть к черту на кулички... На Запсибе, говорят, ценят людей, создают условия, по-человечески относятся. Это у нас здесь, в Центральной части, не очень дорожат работниками — хватает всяких.
— Можно подумать, что мы тебя не ценили, — отозвался Павел Павлович.
— Да это я так, к слову, — вздохнул Пташка, — Оно, конечно, годы уже не те, чтобы срываться с насиженного места... По лучше уж туда. Тут по заводах еще носом будут крутить — брать прогульщика или не брать.
Чугурин подошел к столу, взял лист чистой бумаги, выдернул из фигурной подставки авторучку, положил перед Пташкой, сказал: