Тогда они начали с рудничного двора — сгребали грязь, осевший штыб, породу, загружали бадьи, выдавали их на-гора. Несколько раз к ней подходила бригадирша — Оксана. «Важкувато? — спрашивала участливо. И предлагала: — А ты пэрэпочынь трохы, Фросыно. Пэрэпоч-ынь».
Не могла Фрося последовать ее совету. Постарше женщины работали без роздыха. Разве могла она — молодая, сильная — отстать от них? Так всю смену и не выпустила лопату из рук.
Потом пластом лежала на жесткой койке в общежитии. Может быть, эта слабость и помешала уйти? Только нет. Появившаяся было мысль бежать с шахты натолкнулась на упорство, не сломленное физической усталостью, на упорство, свойственное ее характеру, переданное ей в наследство от пращуров с кровью гордого, необузданного, цепкого в своей жизнестойкости пыжовского рода.
Она не вернется туда, где ее обидели. Нечего там делать. И некого теперь ждать. Только свою фамилию оставил ей Андрей. Как прежде, там будут проходить поезда, но они не принесут радости встреч, а лишь усилят страданье, напоминая о ее убитой любви. Зачем же травить душу, воскрешая пережитую боль!
Эти мысли, погнавшие ее от родного порога, и теперь помогли справиться с душевной слабостью, нахлынувшим гнетущим чувством одиночества.
Фрося уже овладела собой, когда пришла Оксана, встретила ее ясным, хотя и уставшим взглядом. Даже улыбнулась — обрадовалась неожиданному приходу. Ей нравилась эта женщина — их бригадир, — разбитная, энергичная, красивая. Бывает же вот такое влечение к человеку с первой встречи. И Оксана, присаживаясь у нее в ногах, оживленно заговорила: «Видпочываемо? Втомилася? — По интонации нетрудно было обнаружить ее ответную симпатию. — З нэзвычкы цэ. Я ж казала — пэрэпочынь, бо наших бабив хиба наздожэнэш. Заздалэгидь втяглыся в роботу — выхаращувалы шахтнэ подвирья, оцэй гуртожиток рэмонтувалы...»
Засиделась Оксана. Поговорили, своими горестями поделились. И легче стало Фросе.
После того вечера они сблизились. Рядом с новой подругой Фрося чувствовала себя гораздо лучше. Она постепенно втягивалась в работу и уже так не уставала, как первые дни, и уже ее не страшил, как прежде, подземный таинственный мир, потому что все больше и больше познавала его — эти штреки, гезенки, лавы, бремсберги, уступы, забои, камеры... Везде побывала с лопатой и метлой. Оказалось здесь и свое путевое хозяйство узкоколейка. Пришлось расчищать пути, стрелочные переводы, разминовки, канавки...
Теперь все это позади. И не ремонтники едут в шахту — добычная смена. Забойщики, проходчики, откатчики, лесогоны — бабы. На всей шахте всего-то несколько мужиков.
Увлеклась Фрося своими мыслями, раздумьями о предстоящей работе и не заметила, как падение кончилось, клеть остановилась. Значит, если не прислушиваться, не обращать внимания на непонятные, вызывающие страх своей неизвестностью звуки — можно, легко освоиться. Все, оказывается, зависит от самого себя, от того, насколько можешь управлять своими чувствами.
Шахта готовилась выдать первый после восстановления уголь. Укомплектовали новые бригады, распределили участки. Более пожилые пошли на откатку, подносить лес, на подсобные работы. А помоложе — попали к Оксане. Среди них — и Фрося. «Основная ударная сила, — как назвали бригаду на митинге перед спуском в шахту. — Резерв главного командования».
Согнулась Фрося в три погибели — пласт менее метра, — долбит грудь забоя. Обушок еще легко взлетает в руках. «Идет», как Оксана учила, по кливажу, проступающему причудливыми ветвистыми узорами. Зубок свободно входит в податливые прожилки, дробит их, и вместе с осыпью отваливаются куски антрацита. Время от времени Фрося берет лопату, набрасывает уголь на рештак. Оксана рассказывала, что когда-то здесь работала врубовка — стальная машина. А теперь — пока не обзавелись механизмами — надежда на обушок.
Фрося вовсе не хочет думать о толще земли, нависшей над ее жизнью. Иначе тогда сама себе кажешься до обидного малой, беспомощной букашкой, которая каждое мгновение может исчезнуть навсегда, раздавленная страшной тяжестью. Но эта тяжесть ощущается каждой клеточкой тела. Фрося посматривает на тусклые огоньки, мерцающие в отдалении, бодрится: ведь работают же другие женщины и не боятся. Чем же она хуже их?!