В том же письме отец сообщил о гибели дяди Савелия. Сергей никогда не сможет забыть, как, перечитав это место, плакала госпитальная няня баба Катря — молча, одними глазами, не вытирая слез. Как потом, шумно вздохнув, сказала: «Хоч бы хлопчыка йому народыла... Згас вэрзыливськый род».
Дымил Сергей махрой, склонив голову, раздумывая о превратностях судьбы, о погибшем дяде Савелии и его бывшей жене — бабе Катре, давно заброшенной жизнью на далекий Урал...
Сидел Сергей на крыльце у запертой двери. Матери он сразу написал, а к отцу решил нагрянуть без предупреждения. Как раз военно-врачебная комиссия предоставила ему лечебный отпуск, и он рассудил, что прибудет домой гораздо быстрее письма. Теперь дымил махрой, прислушивался к боли в натруженной искалеченной ноге. Она возникала, затихала и вновь появлялась — ритмично, следуя пульсирующим ударам сердца, словно приносимая током крови.
В соседнем дворе появился ребенок лет пяти шести в заплатанном, видимо, отцовском пиджаке, плотно, до самых бровей повязанный платком. Длинные рукава свисали, словно пустые, как у безрукого. Но это лишь показалось Сергею. Ручонки были скрыты где-то в их глубине. Малышка, как определил Сергей, не торопясь обследовала двор, благоразумно обошла большую лужу, огляделась. Подумав немного, направилась к нему. Но остановилась в отдалении, серьезно, оценивающе, как маленькая старушка, рассматривая его. Впрочем, это слабенькое, немощное существо с огромными блестящими глазищами скорее походило на выдавшего из гнезда среди бела дня совенка. Сергей ободряюще кивнул.
— Тебя как зовут, девочка?
— Я не девочка. Я--Мишка.
— Вон оно что, — проговорил Сергей. — Ты уж, брат, извини. Обмишулился. Принял за девчонку.
— Меня все путают... А ты чего сидишь?
— Да вот, Мишка, дверь заперта.
— Тетка Тонида в колхозе. — Малец подошел ближе. — Тебя как звать?
— Сергеем.
— Ты раненый, да?
— С чего ты взял?
— Палка-то инвалидская.
— Верные твои слова, Мишка. Малость поковыряло. — И тоже спросил — А что это ты сам бродишь? Дружка нет?
— Есть, — охотно отозвался Мишка. — Олежка. Только у него «свинка». На улицу мать не выпускает, — И тут же полюбопытствовал: — А что в мешке?
— В мешке? — Сергей взял вещмешок на колени, сдернул завязку. — Сейчас поглядим.
Мишка подошел вплотную, привстал на цыпочки, заглядывая в мешок. Сергей достал кусок рафинада, протянул своему новому знакомому.
— Держи, брат.
Мишка проворно изогнулся. Из рукава шустрым зверьком высунулась цепкая розовая ручонка.
— Чего ты их не закатываешь? Ходишь, как отряха-мученик.
— Рукава-то? Так теплей, — рассудительно сказал Мишка. — Рукавиц не надо. — Повертел рафинад и так, и этак, спросил: — Зачем камни носишь?
— Камни?.. Ты что, с луны свалился? Сахар это. Лизни, а потом скажешь.
Мишка лукаво сощурился, всем своим видом показывая, что не так-то легко его провести.
— Сахар — как лекарства: вот в таку-у-сеньких лепешечках бывает, — показал кончик ноготка.
— То эрзац-сахар, — сказал Сергей, — Сахарин называется. А это настоящий. — И добавил: — Чудак. Кому охота камни таскать.
Очевидно, такой аргумент показался Мишке веским. И все же осторожно поднес этот белый, как ему казалось, камешек ко рту. Все еще боясь подвоха, лизнул его, очень удивился:
— Ты гляди, сла-а-дкий... Похлеще гарбуза.
Высунув весь язык — большой, загнутый лопаточкой, — провел по нему сахаром, удовлетворенно почмокал. И тут же кулачок с лакомством юркнул в рукав, словно в норку.
У Сергея вдруг защемило в груди. Когда-то и ему вот таким мальцом пределом представления о сладости было тыквенное варенье.
— Ты ешь, Мишка. Рубай, — заговорил он срывающимся, ставшим непослушным голосом. Жадными, быстрыми затяжками докурил цигарку, достал из мешка последние три куска сахара, торопливо запихал их в карман Мишкиного пиджака, — На вот. Бери. Сахар, он, брат, полезный — кости укрепляет.