Очень кстати пришел этот эшелон. В тот же день Тимофей отогнал в Ясногоровку десять вагонов с грузом. И дела пошли веселей. А потом все чаще стало поступать необходимое для восстановительных работ. Это была неоценимая поддержка всего народа.
Тимофей помнит выступление начальника дороги на одном из первых собраний партийно-хозяйственного актива. Тогда были названы страшные цифры. Враг разрушил на железных дорогах края восемь тысяч километров путей, тысяча пятьсот мостов, шестьдесят пять паровозных и вагонных депо, более двухсот пятидесяти тысяч квадратных метров жилья, механизированные горки на крупных узлах. В Ясногоровке из ста сорока семи километров путей осталось исправных всего два километра.
Поистине надо быть советскими людьми, чтобы уже в сентябре пустить к фронту воинские эшелоны, чтобы в начале октября по освобожденным участкам магистрали ушли первые маршруты с донецким углем.
Ясногоровское депо тоже сделало все, что было возможно. Хотя и трудно приходилось, а давало под составы отремонтированные локомотивы.
Теперь полегче стало Тимофею. Не разрывается на части, как вначале. Какой ни тихий у него главный инженер, но свой участок работы тянет. И хорошо тянет. Викентий Петрович знал, что говорил. Николая Семеновича и впрямь не слышно. Голос у него ровный, манеры мягкие, а глаза — быстрые, сообразительные. И ведь прибрал к рукам мастеров, зубы проевших на своих должностях.
Тимофей забежал в конторку взять плащ. Печурка уже лоснилась покрасневшими чугунными боками. Постаралась инструментальщица тетя Шура, взявшая забывающего о себе начальника депо под свое покровительство. Может быть, она и права в том, что аттестовала Тимофея. Ведь кабинет ему, после смерти старой Верзилихи, и квартирой служит. Похоронив Киреевну, совсем перебрался сюда Тимофей. А толкутся здесь кому надо и кому вовсе незачем потыкаться — все рып да рып. Сколько людей за день перебывает! Помещение выхолаживают, грязь ногами тащат, цигарками, как в кабаке, смердят. Пользуются тем, что он, Тимофей, «тронутый»: день ли, ночь — всех принимает. Поблажку дал. Людям покажи свою к ним слабость — на голову сядут... Это так тетя Шура рассуждает. Затеется с уборкой, а сама ворчит: «И ходют, ходют. До чего обнаглели: огород не такой дали — сюды, к самому. Будто у начальника делов иных нет, как огороды делить... Ты бы, Авдеич, построже с ними, поавантажней, — наставляла его. — А то вот кину прибираться, поглядишь, что они тебе понаделают. Не примешь начальницкого вида — ей-бо кину!»
Тимофей улыбнулся, вспомнив тети Шурины угрозы. В конторке снова чисто, тепло. И уходить не хочется. Упал бы на койку и не встал.
Что правда, то правда — выбился Тимофей из сил. На пределе работает. А держится. Наверное, потому что сейчас иначе нельзя. К 26-й годовщине Октября депо выдавало из ремонта два сверхплановых паровоза. Это была настоящая битва. Люди сутками не покидали цехов. И словно в награду за самоотверженный труд, советские воины накануне великого праздника выбили фашистов из Киева. Давно уже Тимофей не видел такого ликования, такого воодушевления. «Все для фронта, все для победы над ненавистным врагом!» этим призывом начинались и оканчивались выступления на общедеповском торжественном митинге. Освободив столицу Украины, советские войска с ходу взяли Фастов. На западном направлении гитлеровцы оттеснены почти на сто километров. В эфире гремит и гремит набатным призывом, приказом Родины
И еще потому держится Тимофей, что отозвался Сережка. Будто второе дыхание дало ему это небольшое, полное тревожного ожидания письмецо. Жив сын! В госпитале, но — жив! Долго пробыл в пути маленький бумажный треугольник — ведь первые почтово-пассажирские поезда из Москвы начали прибывать лишь в октябре. И все же пришли эти строчки, чтобы напоить Тимофея радостью. В них и не сказано-то ничего, в этих строчках, отосланных в неизвестность. Они так и начинались: «Не знаю, кому попадет мое письмо...» Потому, наверное, и не написал, какое у него ранение. Лишь указывал адрес госпиталя и просил сообщить, известно ли что-нибудь о его родных. Но это была Сережкина рука! Слабая, непослушная, однако Сережкина!