— Забирайте всю пачку, — свернув и себе самокрутку, сказал Сергей.
— Спасибо, сынок, спасибо, — оживился Кондрат. — Зараз с табачком туговато. Да и выпить — минулося. Ты уже не обессудь старога — пригостить нечем.
— Не волнуйтесь, дядь Кондрат.
— Ды как жа! Не по-нашенски оно получается. Не по-русски.
— Какие сейчас угощения? Повидаться пришел. О Геське справиться.
— Припоздал ты малость. Был Герасим. Был. От стренуться бы вам!
— Как он?
Кондрат вдруг сердито пыхнул козьей ножкой.
— То ж и кажу. Може, тебя, как партейнога, послухал бы...
И поделился Кондрат своими печалями, рассказал без утайки, чем огорчил и обидел его Геська. Под конец совсем разволновался:
— Та, звиняй, лярва Авдеева вышкребка, изменщика анафемского обслуживала. А мой, с большой дури, прилип к ней. Людке, стало быть, и не оторвешь.
«Вот оно что, — с сожалением подумал Сергей. — И Геськину любовь не минула беда».
— Что скажешь? — допытывался Кондрат. — Как глядеть на эту злую стихию? Чем вышибить дурь?
— Да, не повезло Геське, — проронил Сергей.
— А ты, ты, Серега, неужто одобряешь Герасима? Как оно с партейной точки?
Сергей неопределенно сдвинул плечами. Что он мог ответить? В его положении непросто это — судить Геську.
— Ды как же так?! — возмутился Кондрат. — Сокол ведь он, Гераська, а подбирает объедки с чужога пиршества!.. Не-е, костьми лягу, но не допущу! Не бывать этому! Коли не разумеет, что на смех себя выставляет, на муки вечные, доведется прохвилактику делать. От слухай байку, в народе говоренную. Сидят, значит, дед и бабка на заваленке против солнышка — куняют. Вдруг дед разворачивается да ка-ак врежет бабке по уху. Ну та, известно, голосить: «Ай-яй-яй! Ты за что же это, фулюган?!.» — «А за то, — одказует, — что нечестной взял». Вот оно как. Об чем эта байка? Об том, что поначалу, може, и будут лизаться, да токи справжнега мужчину усю жизнь будет мулять ота обида.
Кондрат сердито собрал Геськины письма, фотокарточку, потянулся за распиской, которую показывал Сергею, повертел ее в руке и вдруг спросил:
— Кажешь, мой трохвей — по-партизанской линии? — Важно взглянул на Сергея. — Тогда, може, не благодарность, а медаль мне должна выйти?
— Вполне возможно, — поддержал его Сергей, — Обратитесь в Совет, там разберутся, решат, представят к награде.
— К Митрошке на поклон?! Не-е. — Кондрат затряс головенкой так, что вокруг лысины белый пушок вздыбился. — Гордость не дозволит такога. Краще навовсе без медали останусь. Зачем мне медаль, старому? Верно кажу?.. А прикинешь, вроде бы не помешала — для почету, другим некоторым в пример, Ульяне тоже острастка... Как, сынок?
— Тут уж сами смотрите, — пряча улыбку, ответил Сергей.
Прищурив глаз, видимо, что-то соображая, Кондрат снова забормотал:
— Ежели так, оно, конечно...
...Потом он проводил Сергея, сокрушался, что не видела его Ульяна, уехавшая в Югово на толкучку, приглашал заглянуть еще, а перед мысленным взором Сергея оставался вот тем — сосредоточенно думающим, как же ему быть: хлопотать о медали или нет. И Сергей улыбался--дядь Кондрат вызвал в нем нежные чувства. А еще Сергей испытывал не то жалость, не то сострадание — катится дядь Кондрат к жизненному пределу, и разрушительная сила времени клонит его к земле.
Сергей шел домой. Теперь у него есть адрес Геськи. Теперь он ему напишет...
И сразу вспомнилось гневное: «...подбирает объедки с чужого пиршества!..» Вон как дядя Кондрат смотрит на Геськнну любовь. Конечно, если здраво рассудить, он прав. Каждый, наверное, так скажет. Неужели Геська... Но тут Сергей вдруг понял, что эти слова в одинаковой мере относятся и к нему. Ведь получается именно так. Нет, надо выбросить из головы и сердца то, что было у них с Настенькой. Выбросить раз и навсегда.
12
Кончилась первая смена. Настенька заторопилась: надо было сбегать к дочке, а потом — снова на уроки. Вслед за ней в учительскую вошла Люда, заговорила с порога:
— Сейчас видела Сергея Пыжова... — Быстро, с любопытством взглянула на Настеньку. — Шел в больницу на перевязку. Раненый. Ногу тянет.
Настенька побледнела. Как потянулась к пальто, так и застыла. Потом медленно сняла его с вешалки, стала одеваться. Взяв сумку, молча вышла из учительской. Ее догнала Люда.
— Ты обижаешься, Наца? Обижаешься, что я вот так, при всех?
— Нисколько.
— Понимаешь, такая новость! Такая неожиданность! Я и не узнала его. Смотрю, солдат идет, хромает, на палку опирается. Подошел ближе — Сергей. Поднялся. Возмужал. Раньше как-то по-девичьи смазливым был, а сейчас!.. В голосе Люды зазвучало неподдельное восхищение. — Ты, конечно, встретишься с ним?