И все же Тимофей медлил. Как-то неудобно касаться интимного. Сын!.. Вот сидит — здоровяк, награды на груди, раны на теле. Самостоятельный человек. С какой стороны к нему подступить?
— Выпьем, — проговорил, — Дорожку погладим.
— От родного порога к родному порогу, — торжественно добавила Антонида.
Уже закусывали, когда Тимофей, скосившись в его сторону, вскользь обронил:
— Прокуролесил отпуск?
Сергей насторожился.
— Думал — невесту приглядываешь, — продолжал Тимофей, — Вон их сколько поднимается — цветочки: одна другой краше. А ты, говорят, с какой-то разведенкой спутался.
Лицо Сергея взялось красными пятнами.
— Я просил бы тебя, отец, выбирать выражения.
— Не из чего выбирать, Сергей. Хоть так, хоть эдак — иначе не скажешь.
— Она вроде и ничего — Настенька, — вмешалась Антонида. — Не гулена. И как-никак — вчителька. Да ведь дитя на руках.
— Не ваша печаль, тетя Антонида, — отрезал Сергей, — И вообще... давайте не будем.
Тимофей увидел, как у Сережки по-пыжовски, по-дедовски побледнели, задергались крылья носа, сузились, гневом сверкнули глаза.
«Неужто это серьезно?» — подумал с тревогой, недоумением. Поспешил налить еще по одной — нс хотел омрачать расставания.
Уже когда остались вдвоем, по пути на переезд, где останавливается рабочий поезд, вернулся к тому, что обеспокоило:
— Не обижайся, Сергей, — начал осторожно. — Однако я отказываюсь тебя понимать. Ты так вскипел, будто и в самом деле имеешь самые серьезные намерения.
— Не «будто», а в самом деле, — поправил его Сергей.
А в Тимофее заговорило чувство ревности, обиды за своего сына.
— Для меня это по меньшей мере странно. Есть мужская гордость, черт побери! Или она у тебя спит?!
— Отец, — голос Сергея дрогнул, — зачем ты так?.. В том, что с нею случилось, виноват я. Ия должен это исправить.
Тимофей сдвинул плечами, помолчал.
— Не знаю, не знаю, — наконец заговорил. — Боюсь, что для счастья недостаточно одного сознания, что исправил некогда допущенную ошибку. Да еще если всю жизнь перед глазами... чужой ребенок.
— Батя, это называется — удар ниже пояса. Ты уже дважды саданул мне под дых. Не много ли для первого раза?
— Я говорю с мужчиной, — ответил Тимофей. — Таких ударов ты получишь не один и не два. Если они тебя сбивают с ног, как жить будешь?
— Выстою.
— Н-да, — Тимофей вздохнул, — Не завидую я тебе, сын. Все время в кровоподтеках. Надолго тебя хватит? Потом попрекать начнешь? Жизнь изведешь себе, ей, ребенку?.. Сложно все это, Большую силу надо иметь. Имею в виду силу душевную. Большое сердце.
— Отец, ты знаешь, что такое любовь?
Тимофей невольно улыбнулся, проронил:
— Допустим.
— За что ты полюбил маму? Почему именно ее? Можешь объяснить?
— Ну, мы вместе воевали...
— А мы вместе учились.
— Она вынесла меня раненого с поля боя, выходила..,
— За это говорят «спасибо», вспоминают добрым словом, остаются, наконец, благодарны на всю жизнь. Я тоже никогда не забуду госпитальную сестричку Наташу. Как с маленьким, возилась со мной. Хорошая девочка, красивая. А не полюбил же ее. Тут что-то совсем другое.
— Пожалуй, ты прав.
— Значит, не можешь сказать? А ведь любишь. И не ищешь объяснения. Вот и я люблю. Понимаешь, отец, люблю! Разве этого мало?!
Они дошли до переезда. Им ехать в Ясногоровку. Там Сергею пересадка. Тимофей дал огонька сыну, прикурил сам, закивал, здороваясь знакомым, тоже ожидавшим поезда. Живо обернулся к Сережке:
— Смотри, какой солнечный денек выдался. — И снова озабоченно: — Подумай, сын. Подумай. У тебя еще будет время, — Он разговаривал с ним так, будто провожал не на фронт, а в какую-то служебную командировку. — Сейчас ты еще не готов. Если упоминание о ребенке причиняет тебе боль, если прячешься со своей любовью...
— Это не совсем так, отец. Дитя, чье бы оно ни было, есть дитя. Нет большей подлости — обижать ребенка. Но просто не обижать, еще не значит — любить. Сейчас мне, может быть, и трудно... Это должно пройти. Знаю. Потому что люблю Настеньку. И о своей любви готов кричать на весь мир... Ты не подумал о другом. Я не хотел и не хочу, чтобы злые языки болтали о ней всякое, если... не вернусь с войны.
Тимофею вдруг показалось, что не знает сына. «Вот ты каким стал, Сережка, мальчишка мой дорогой. Что ж, наверное, ты прав. Тебе жить. А как жить без любви?! И как умирать, если уж так суждено, не познав этого прекрасного чувства?»
Подошел поезд — всего несколько товарных четырехосных вагонов. Рабочий люд расселся на скамьях — строганых, уже заеложенных робами досках, укрепленных вдоль стен вагона. Посреди топилась чугунная времянка. Озябшие захватили места к ней поближе. А Сергей задержался у приоткрытой двери, что-то беспокойно отыскивая в поплывшем мимо Крутом Яру. Тимофей тоже посмотрел в ту сторону и на сырту, у разрушенного ветряка увидел застывшую в ожидании тонкую, уменьшенную расстоянием фигурку с нерешительно поднятой рукой. Сергей выхватил платок, взмахнул им. В ответ затрепетало, забилось светлое крыло косынки...