Когда прощались, Сергей сам заговорил о Настеньке:
— Не осуждайте ее, батя. Маме я все написал. В случае чего... не оставьте в беде. Она мне — жена.
13
Жизнь мчалась с невероятной быстротой, и Одинцова порою брала оторопь: куда его несет? Что происходит?.. Когда-то за спиной у секретаря райкома Громова он, бывший председатель райисполкома, чувствовал себя покойно, уверенно. Тогда и система управления была отработана, налажена, как часовой механизм. Одно дело сменялось другим по установленному порядку, согласно утвердившимся срокам. Оканчивался годичный цикл, и все начиналось сначала: ремонт инвентаря, весенняя посевная кампания, уход за посевами, уборка, осенние полевые работы, рейды по проверке готовности к зиме животноводческих помещений, месячники по озеленению, декады благоустройства... Указания поступали сверху, райком намечал «мероприятия по реализации...», и ему, Одинцову, оставалось лишь следить за тем, чтобы не выбиться из наезженной колеи. Потом в свое время приходила избирательная кампания — агитация за кандидатов в депутаты, отчеты, выборы. И здесь львиную долю работы брали на себя партийные организации, райком, сам Громов.
Ныне все легло на его плечи. Он бросался от одного дела к другому, нигде не успевая. Однажды уловил себя на мысли, что и теперь, независимо от того, провел ли пленум, собрал ли актив или аппаратное совещание, вопросы решались, люди трудились. И выходило так, что он, руководитель района, барахтается в стремительном потоке событий, никак не влияя на их развитие.
Тогда он снова возобновил внезапные налеты в колхозы, на предприятия. Уж что-что, а разносы он умел обставить. В таком же духе начал воспитывать и появившегося вскоре председателя райисполкома Александра Ивановича Рябушина — человека нового в Алеевке. Одинцов поучал его: «Уж больно ты мягок.
Перестраивайся. Это тебе не довоенное время — некогда уговаривать, убеждать. Сказал — закон, приказ. Как на фронте».
Единственным человеком, перед которым преклонялся Одинцов, был Заболотный. Его указания, высказанные в личной беседе, на совещаниях, не подлежали обсуждению. В их развитие Одинцов получал распоряжения отделов обкома, которые и являлись для него руководством к действию, неоценимым подспорьем.
Так было и с директивой сельхозотдела, обязывающей хорошо подготовиться к приему кормов для скота. Предписывалось отремонтировать складские помещения, утеплить животноводческие фермы, все предпринять, чтобы зимовка прошла благополучно. Как раз об этом шла речь на совещании в обкоме. Заболотный сказал, что из Заволжья и Сибири должны поступить сено, овес. Предупредил: «Готовьтесь, товарищи, разумно распорядиться этим добром».
Одинцов тоже собирал председателей колхозов, ставил перед ними задачи, потребовал через каждые три дня докладывать о продвижении работ. Контроль возложил на председателя райисполкома. Закончил словами Заболотного: «Никакие бедствия нам не страшны, товарищи. Партия, правительство приняли специальное постановление о всенародной помощи районам, пострадавшим от фашистской оккупации. Такое возможно лишь в нашей стране, что еще лишний раз свидетельствует о силе и неисчерпаемых возможностях социалистического строя».
Сообщение Одинцова вызвало радостное оживление. Оно хоть и немного осталось скота, но и его надо кормить. А где ж тот корм, если два года гуляет почти вся земля, если и то, что кое-где взросло, или забрали гитлеровцы, или скопытила, выжгла война. Конечно, услышав об эшелонах сибирского прессованного сена, загорелись у хозяев глаза, раздулись ноздри, словно шибануло им в нос пряным терпковато-сладким духом в сенокосную пору высушенного разнотравья. Некоторые, правда, помалкивали, щурились, что-то прикидывая, скребли затылки. Среди них и Игнат Шеховцов — председатель крутоярской артели. Это он нерешительно, будто раздумывая вслух, заговорил: «Помощь была бы кстати. Каждый скажет. Да ведь районов этих, пострадавших, во--о-он сколько! Вся Украина, России большой кусок, Крым, Северный Кавказ... Настачешься разве?»