Потом, уже спустя некоторое время, он понял, что был не прав. Строй дисциплинировал, давал столь необходимую военному человеку выправку. Внешняя подтянутость, аккуратность облагораживали и внутренний мир. Так называемые мелочи в конечном счете формировали не только цельность натуры, но и воззрения. А тогда Санька не нашел ничего лучшего, как подать рапорт об отчислении его из училища в действующую армию.
«Значит, собрался удариться в бега, дезертировать? — Полковник оценивающе взглянул на вытянувшегося перед ним курсанта. Санька растерялся: до сих пор он считал дезертирами тех, кто бежит с фронта, а он ведь просится на передовую. «Я думал...» — начал было объяснять свою точку зрения. «Примерно догадываюсь, — прервал его начальник училища, — В принципе ваше патриотическое стремление, товарищ Сбежнев, заслуживает всяческого одобрения. Но в данном конкретном случае кроме осуждения ничего не вызывает. Вы — коммунист. Партия считает, что сейчас ваше место здесь, что вы должны хорошо подготовиться для дальнейшей работы в армии. Извольте подчиняться воле партии. — Полковник протянул Саньке его рапорт. — Заберите. Для первого раза ограничусь внушением. Считаю, что это у вас по молодости лет...»
Санька пробкой вылетел из кабинета начальника училища. В эти несколько минут многое преобразилось в его представлении, получило правильное освещение, стало на свои места. То, что ему казалось верным, на самом деле не выдерживало никакой критики. Существовали высшие интересы государства, партии. Со своей колокольни он их не видел. Эти интересы обязывали его, бронебойщика Саньку Сбежнева, оставить противотанковое ружье и сесть за учебники. А он, вместо добросовестного отношения к новым, обязанностям, заартачился: «На фронт». Подумаешь, какой герой. Выходит, он патриот, а остальные... Небось, тот же полковник не по своему желанию застрял здесь. Поставили. Доверили... И он, солдат партии, возится вот с такими прыткими, внушает, учит молодое партийное пополнение, как надо, как должно относиться к партийному долгу. Тем, видно, она, партия, и сильна — дисциплиной, сознательностью, умением коммунистов решительно отказаться от своих личных интересов во имя общей цели.
Санька подумал и о том, что не случайно полковник разрешил передать товарищам содержание их разговора. Будто знал, что есть еще горячие головы, вынашивающие такие же, как у него, Сбежнева, мысли. Словно слышал их диспуты.
Факт остается фактом. После разговора с начальником училища Саньку словно подменили. Правда, строевые занятия он по-прежнему воспринимал, как неизбежность, хотя и относиться к ним стал более терпимо. По другим же дисциплинам быстро вышел в отличники, серьезно готовясь к предстоящей трудной, но интересной работе.
Дни летели за днями — напряженные, до предела наполненные учебой, делами, обязанностями. И только после отбоя, забравшись на койку, оставался курсант наедине с самим собой. К Саньке тоже приходили воспоминания и близкие, и совсем далекие. Вот он — десятилетний, в худом зипунишке, подвязанном кушаком, в старой батиной, спадающей на глаза шапке стоит посреди заснеженного двора, с которого увозят отца. В руке милиционера что-то черное, лоснящееся. И Санька догадывается, что ведь это настоящий наган. Этот наган все тычется и тычется в спину отца. За санями бежит мать без платка, с Зоськой на руках и страшно кричит. Он тоже начинает плакать и бредет по сугробам следом за ней... Потом мальчишки говорили, что его отец прятал винтовки против Советской власти. А мать утверждала: «Безвинный страдалец ваш папка».
Не забудет Санька и приход отца. У них состоялся разговор. Отца трудно было понять. То он горячился, рвал с себя рубаху, показывал рубцы старых, полученных в боях с беляками ран. кричал: «Меня Михаил Васильевич Фрунзе знал! Верил мне!» То грозился кому-то шеи своротить. То тыльной стороной кулака вытирал наворачивающиеся слезы, скрипел зубами. И, уже успокоившись, сказал: «Не смог я, Сань, одолеть провокаторов, доказать свою невиновность. Только помни — твой отец не замахивался на Советскую власть. Он ее ставил. И правда еще покажет себя. Это тебе надо знать, чтобы гордо нести голову».