Это уже сейчас Сергей ищет объяснение своему яростному порыву. А тогда, совсем не задумываясь и не помня, как все случилось, обрушился на Гребешкова... Теперь на том месте новенького видит Сергей. Пока с того света выкарабкивался, Гребешкова выписали из госпиталя. А новичок совсем молоденький. Все думает о чем-то, думает... В танке горел. К нему чаще других подходит баба Катря. Заспешила и теперь, едва появившись в палате, склонилась над ним.
— Ничого, онучычок, нэ трэба? — Выждала. — Можэ, «вутку»? Ты кажы, нэ соромся.
Баба Катря нравится Сережке. И добрая, и красивая. Что ж, если старая? Наверное, и у старости есть своя красота. Седая баба Катря, а брови черные, крутые. И сильная еще для своих лет.
— А ты чого засумував? — спросила она у Сережки. — Сэрцэ болыть? — Присаживаясь рядом на табурет, продолжала — Эх, Сэргийко, Сэргийко, гаряча ты голова. Хиба можна отак запалюватысь?
— Можно, — отозвался Смертей. — Надо учить таких сволочей.
— Авжэж, — согласилась баба Катря. — Тилькы ж тому нэгидныку чи дошкулыв, чы ни, а сам трохы на вмэр. Самому, кажу, воно дорожча обходыться.
— Ну и пусть... И еще получил бы! Жаль, второй раз не дотянулся.
— Ыч, якэ завзятэ, — вовсе не осуждающе проговорила баба Катря. Проследила за взглядом Сережки, — Дывыся, що воно на двори робиться?.. То в нас ужэ така нэгода до билых мух будэ.
— У вас? — Сергей удивленно посмотрел на бабу Катрю. — . Вы разве не из эвакуированных?
— Так-так, голубчыку. — Баба Катря закивала, — Авжэж. З ных. Тилькы та эвакуация этапом называлась. Этапни мы. Щэ в шистнадцятому роци сюды выслани.
— А разговариваете, будто только вчера с Украины.
— Що ж гуг дывного? Ластнвка залишається ластивкою, дэ б нэ спивала. Авжэж.
Распахнулась дверь, вкатился Василий, закричал:
— Серега, чо скажу! Твой Донбасс освободили!
— Правда?! — вырвалось у Сережки.
А Василий, хотя и взволнованно, но, как всегда, неторопясь, продолжал:
— Понимаешь, сидим — осьмого козла добиваем. Метнул я глазом по бланам. Крыша подходит. Концы-то у меня. Только бы «рыбу» считать. Где ни возьмись — Левитан: «От Советского Информбюро...» Приказ Главнокомандующего читает. Слышим, туронули немцов-то из Донбасса. Начисто вышибли.
К Днепру погнали... Ребята и доигрывать не стали.
Подошел Нодар, похлопал Сергея по плечу.
— О, бичо[2], поздравляю! От души поздравляю! Бебико Кето, давай бумагу, давай карандаш. Письмо будем писать.
— Сэргийко, так що ж цэ выявляеться? — заговорила баба Катря. — Зэмлякы мы... И на думци нэ мала такого. З Югова нас сюды вывэзлы.
— В Югово бывал, — сказал Сережка. — Мы там непоАалеку жили. В Крутом Яру.
— Божэ, — прошептала баба Катря. — В Крутому Яри... Пыжов... — Подалась к нему. — Чы нэ з гнизда Овдия Пыжова?!
Сергей растерянно, недоумевающе спросил:
— Вы знали моего деда?
— А Верзиловых, такых нэ чув? — видимо, и не слыша Сережкиного вопроса, взволнованно допытывалась баба Катря. — Верзиловых?
— Савелия Тихоновича, что ли?.. Мы у них на квартире. Баба Катря торопливо закивала, затеребила дрожащими
пальцами край халата.
— Жывый, выходыть... — И снова к Сережке — А стара? Маты?
— Киреевна? — все больше поражаясь, переспросил Сергей. — Была жива, здорова.
— О божэ, божэ мий, — простонала баба Катря, совсем сбив Сережку с толку.
2
Наконец-то военные дороги привели Тимофея Пыжова в освобожденную Алеевку. Едва ступив на порог верзиловского дома и увидев Киреевну, он понял: что-то случилось. Старушка испуганно отшатнулась, накладывая на него кресты, забормотала:
— Иди, Тимоша. Иди, родимец, откуда пришел. Не замай старую.
— Что вы, Киреевна! — ужаснулся Тимофей, подумав, что во время оккупации она тронулась умом, — Ведь это я!
— Ну да, ну да. То ж и кажу: негоже упокойннку по белу свету мыкаться, своих близких тревожить.
— Покойнику?..
— Чур, чур, — продолжала Киреевна в надежде, что уж теперь видение исчезнет.
Тимофей взял ее за руку, привлек к себе.
— Милая моя. Бедная...
Она ощутила его тепло, тихо сказала:
— А мы с Леночкой оплакивали тебя.
— Оплакивали? С Леной?
— Ну да, ну да. Сама не своя пришла она с того Углегорска. Считала, что тебя, раненого, сожгли немцы-то. Убивалась уж, горемычная, кричала: «Все кончено! Нет Тимоши! Нет!..» Потом будто занемела.