Такое ощущение впервые пережил он на подходе к Днепропетровску, куда добрался уже не по своей воле. Они вместе двигались на запад: и те, кого гнали, сорвав с родных мест насильно, и те, кто как он сам — старавшиеся избежать возмездия. Вместе их и бросили, спасая свои фашистские шкуры, когда возникла угроза окружения, заслонились ими, отходя за Днепр. В суматохе где-то исчез Дыкин. Улизнул с гитлеровцами Гришка Пыжов. А ему не удалось — обременяла семья. В последний момент решил оставить жену, дочку и уже подался, якобы, разузнать, что делается впереди. Но не успел. Стремительным натиском советские войска замкнули клещи, отсекли обоз и арьергардные части противника, в короткой ожесточенной схватке уничтожили врага... Вокруг ликовали люди, избавившиеся от неволи, обнимали своих освободителей. Слезы радости застилали их глаза. Он тоже обнимал опаленных боем парней и пролил лицемерную, иудину слезу. А в сознании: «Сейчас схватят! Схватят!..»
Тогда ему повезло — некому, да и некогда было разбираться, кто но какой причине оказался среди разноликой толпы. Их всех отпустили по домам. Недавние пленники разбрелись по степным дорогам кто куда, торопясь к своему жилью. Они, Ремезы, тоже шли пешком — коней забрали немцы при отступлении из Крутого Яра. Голодные, до черноты покрытые пылью, крайне утомленные, остановились в Чаплино. Их, как беженцев, приютили добрые люди. Несколько дней перебыли. За это время присмотрели лошаденку, раздобыли повозку. Пришлось Степаниде раскошелиться. Она таки умудрилась сберечь золотишко. Остаток пути для них уже не был таким утомительным. В надвечерье третьего дня показался Крутой Яр. С Бахмутского шляха он хорошо просматривался. Ремез помнит, как прикипел взглядом к дому, хозяином которого он являлся. Сколько средств и труда вложено в этот дом-красавец! Его дом! Собственный!!! Вдруг увидел дымок, вьющийся над трубой. И слабая надежда вернуться к своему очагу, что вела их сюда, рухнула. «Значит, знают, что ушел с немцами. Заняли!» — пронеслось в голове, болью отдалось в сердце. Хотелось не медля мчаться туда, вышнырнуть самозванных квартирантов... Но лишь застонал в бессильной злобе. Услышал внезапно охрипший голос Степаниды: «Сволочи! Пусть он им огнем возьмется!» А немного спустя — обеспокоенное: «Не напороться бы на кого. Трогай». И в нем снова возник страх. Тот страх, что теперь неотделим от него. Страх, который оставляет его, чтобы тут же навалиться с новой силой. Они двинулись дальше, минуя Крутой Яр. Почуяв что-то неладное, Танька испуганно спросила: «Почему домой не едем, папаня?» На нее зло прикрикнула Степанида: «Заткнись! Не твоего ума дело!» Танька притихла, не смея перечить матери. А он ударился в сторону Югово, решив, что в большом городе легче затеряться... Там и стали жить, заняв пустующую, обветшалую мазанку. Привели ее в порядок. Расширили пристройку для своей конячипы. Он тащил в дом все, что плохо лежало: доска ли, кирпич, а то и дверную лутку, оконную раму... Подбирал все безхозное. А обосновавшись, мотнулся разузнать насчет работы. Люди везде были нужны. Объявления звали на заводы, на шахты, в мастерские, в строительные организации... Он все присматривался, принюхивался. Не прельщала его такая работа. Не торопился, как говорил Степаниде, кандалы надевать. Жили они безбедно Степанида на барахолке промышляла — перепродавала вещи, сбывала краденое. Немалые куски прилипали к рукам. Так что и золото сберегла, и голодными не сидели. Тем временем и он нашел себе хотя и не привлекательное, зато денежное дело. Заключил трудовое соглашение с горкоммунхозом вывозить нечистоты. Ассенизационную бочку у них получил, льготы на фураж, проценты за амортизацию лошади. А главное, обошлось без анкеты: кто? откуда? был ли в оккупации?.. Отработает, бывало, от и до ни шатко, ни валко, потом но частным дворам кидается чистоган зашибать. Жмись не жмись — плати. Тут у него никакой жалости, никаких скидок — вынь да ноложь, что запросил... Совсем неплохо устроился. Свободные деньги завелись. Мог себе позволить коммерческой водочкой баловаться. Оказалось, умеючи можно и в его положении благоденствовать... Но страх продолжал в нем жить. И то, чего боялся, совершилось. Единственным человеком, видевшим его у Фальге, слышавшим, как он советовал коменданту арестовать Фроську, был Марксы. Надо же такому случиться, чтобы именно на Маркела напороться, на старосту, и не пытавшегося бежать из Крутого Яра! Если его сейчас освободили, значит...