Пожалуй, с его стороны такое решение было наиболее благоразумным. Чтобы сказать что-то определенное, надо вникнуть в дела. А таких полномочий Громов не имел.
Вечерело, когда Громов, наконец, с облегчением передал повод конюху, и покачиваясь на затекших ногах, вошел к Игнату Шеховцову.
— Докладываю, Прохорович.., — начал от порога и осекся. Перед ним был совсем не тот Игнат, с которым расстался утром — добродушным и хитроватым, сумевшим за шуткой скрыть свое беспокойство: «Запалишь коня — на глаза не кажись». Теперь он чертом зыркнул и отвел взгляд. — В чем дело? — обеспокоился Громов. — Что стряслось?
Игнат махнул рукой, хмуро проронил:
— Бее правильно... — И не сдержался: — А чего еще от него ждать? Я же казал: дай дураку власть!..
— Ты можешь объяснить толком?
— Да что объяснять?! То ж как Федор промчался по улицам, Митрошка Грудский засек — председатель сельсовета. Ну и донес: «У Шеховцова танка спрятана». А Одинцов сразу лапу наложил. Увел. Такое добро — на переплавку! — Игнат с досады плюнул. — Вот тебе «и отсеялись, и соседям помогли».
Громов взволнованно заходил по комнате, остановился перед Игнатом.
— Почему отдал? Надо было доказать...
— Кому доказывать?! Партбилет класть?! — взвинтился Игнат. — Ежели вам, в верхах, все равно, что здесь творится, так хай оно пропадет все пропадом!
Громов рванул телефонную трубку с аппарата, попросил дать ему Одинцова. Услышал женский голос: «Райком».
— Мне самого, пожалуйста.
На другом конце провода осведомились: «А кто спрашивает? По какому вопросу?»
— Во-во, — прислушавшись, зло вставил Игнат. — Эта свиристелка допрос сымет и решит: допускать тебя пред его ясны очи или не допускать.
Громов знаками попросил Игната не мешать разговору.
— Послушайте, девушка, а если я назовусь работником обкома? Что-что? Хулиганство? Почему же?.. Ах да, из области звонят по прямому. Извините, я вас не хотел обидеть. Понимаю. Такая установка Фрола Яковлевича. Еще раз извините. Значит, он у себя. Спасибо.
— Ну? — Игнат выжидающе смотрел на Громова. — Что?
— Не знаю, Прохорович, — звякнув ключами от машины, отозвался Громов. — Съезжу. Попытаюсь помочь.
* * *
Нельзя сказать, чтобы поездка в райком, предстоящая встреча с Одинцовым не волновали Громова, Он рад был уже тому, что имел время справиться с негодованием, вызванным столь странными, если не сказать большего, действиями Одинцова. Под горячую руку чего не натворишь! Теперь хоть возмущение улеглось, можно поговорить пусть и не совсем спокойно, но по крайней мере с достоинством.
Громов назвал себя секретарше, сказал, что хочет видеть Одинцова.
Она внимательно посмотрела на него.
— Кажется, впервые у нас? Какая организация?
— Скажите — Громов.
— Товарищ, можете не попасть на прием, — строго заговорила секретарша. И добавила: — Фрол Яковлевич должен знать, с кем разговаривает. Такой порядок.
Громов шутливо поднял вверх руки.
— Простите, девушка, не имел в виду посягать на порядки. Просто некоторую вольность дала мне уверенность в том, что он меня помнит. Ну, а поскольку... можете доложить: аудиенции просит бывший секретарь райкома.
— Хорошо... доложу, — как-то недоверчиво проронила она.
Оставшись в приемной, Громов огляделся. То же помещение, та же дверь, ведущая в некогда его кабинет, где сейчас скрылась эта сердитая девушка, на том же месте стол, за которым в свое время сидела Кланя...
Появилась секретарша, прошла к своему месту, обронив на ходу:
— Фрол Яковлевич примет нас. Присядьте, пожалуйста. — Бросила на него быстрый, не лишенный любопытства взгляд. — Придется немного подождать.
Последнее нисколько не обескуражило Громова — мало ли чем может быть занят секретарь райкома. Тот же неоконченный телефонный разговор требует времени. Артему и в голову не приходило, что в этой задержке совсем иная подоплека. Он был занят своими мыслями, навеянными свиданием с прошлым. В памяти воскресали события тех лет — бурные, дерзкие тридцатые годы: классовые бои, перестройка деревни, первые пятилетки, широкий разлив инициативы масс, рождение нового, социалистического отношения к труду, вылившееся в могучее движение передовиков производства... Поиски истины, победи, трагические ошибки... Через все это вместе со своими товарищами, торжествуя ли, залечивая ли раны, прошел он, вожак районной партийной организации. И сейчас он здесь потому, что было вот то — и радостное, и печальное — оставившее глубокий, неизгладимый след в его жизни.