А в это время Одинцов пытался определить линию поведения. Неожиданное появление Громова ошеломило его. Откуда он прибыл? В качестве кого? Что ему надо? Первое, что пришло Одинцову в голову, было именно это. Потребовалось немалое напряжение, чтобы прийти в себя. В самом деле. Откуда же может прибыть репрессированный, если не из мест заключения!
Придя к такому выводу, Одинцов и встретил Громова, как бывшего, в общем-то конченного человека. Он мог и отказать ему в приеме. Но верх взяло злорадство. Захотелось унизить того, кто когда-то стоял над ним, давил его силой своего авторитета, моральным превосходством, поиграть с ним в великодушие. Как нельзя кстати оказалось его замешательство, о котором, конечно же, никто не знает. А для начала Громов насиделся в приемной. Теперь осталось обставить эту встречу соответствующим образом... Правда, для верности хорошо было бы знать, что привело Громова в райком. Но во всяком случае не лишне сразу же пресечь чрезмерные притязания.
И все же в первое мгновение Одинцов испытал какой-то предательский трепет. Сдержанно ответив на приветствие, он широким жестом хозяина указал на стул.
— Кури, если хочешь, — разрешил, откидываясь к спинке кресла и закуривая. От его внимания не ускользнул беглый и тем не менее заинтересованный взгляд Громова, каким он окинул обставленный не без излишеств кабинет. — Нравится? — спросил самодовольно.
— По нынешним временам неплохо устроился, — согласился Громов.
Одинцова задело вот это «устроился». Он тут же решил, что дань прежнему Громову отдана и теперь самое время указать настоящее место теперешнему Громову.
— Ну, что там у тебя? Только так, по-деловому: коротко, ясно. Если по вопросу трудоустройства, сразу скажу: не туда обращаешься.
— Трудоустройства?.. — Громов удивленно вскинул брови. — Я пришел не за этим.
— Еще бы. Сам должен понимать.
Слушай, Фрол Яковлевич, не знаю, что ты имеешь в виду, но я к тебе — ходатаем. Верни, пожалуйста, Игнату Шеховцову...
— Танк? Немецкий танк вернуть?!
— Ну какой это танк? Башни нет. Пушки нет. Тягач.
— А собственно говоря, почему вы вмешиваетесь не в свое дело?! вспылил Одинцов.
— Так здравый смысл подсказывает: приспособить к нему навесной инвентарь — за милую душу будет работать на полях. Тягла-то нет.
Одинцов окинул Громова пренебрежительным взглядом. Теперь он мог себе это позволить, убедившись, что перед ним действительно проситель. По его разумению, люди, обличенные властью, не сидят безропотно в приемной, ожидая, пока их соизволят пригласить.
— Что ж, — снисходительно проронил. — Угадывается прежняя хватка, этакий руководящий зуд. Сочувствую, но... помочь не могу.
Громов почувствовал, как на него наваливается вот то особое волнение, предшествующее неожиданным, необычным поворотам в его судьбе. Он резко поднялся, подошел к телефону, набрал номер. Одинцов даже не успел ему помешать. Удивленно, растерянно уставился на Громова, услышав, как он назвал имя первого секретаря обкома.
— Это я: — говорил Громов. — Из райкома. Неблагополучно здесь, Виктор Павлович. Что-то надо делать с Одинцовым.
Мембрана передала ровный голос Неботова: «Посмотри. Разберись. Доложишь. Может быть, инструкторов пошлем помочь... В общем, приезжай — посоветуемся».
20
С утра Пелагея Колесова затеяла печь малай. Наскребла кукурузной муки, добавила немного хлебной соды, две таблетки сахарина растворила, замесила, как на оладьи, вылила в сковороду. Хороший малай получился — пышный, поджаристый. Такие малай на бесхлебье — праздник великий. Нынче же особенно трудно, как бывает лишь в военное межсезонье. Посеять — посеяли. Огороды посадили. Появилась завязь фруктов. Все пошло в рост. Но когда оно еще будет? Тут бы экономить да экономить. И в мыслях не было отрывать от семьи последнее. А пришлось Пелагее потратиться. Остудив, разрезала малай на равные дольки, украсила каждую из них сушеной вишенкой. Отложила всего три кусочка: себе, дочери, внучке. Остальное понесла по соседям, чтобы и они помянули ее умерших близких.