— Ой, как страшно, — деланно засмеялась Нинка. И тут же сердито уставилась на мать: — Может, вы мне мужа найдете?.. Или тетка Пелагея?..
Она с силой захлопнула за собой дверь. Нюшка растерянно взглянула на Пелагею.
— Ну? Уразумела что-нибудь?.. Неужто я ей плохого желаю? Ведь глупая еще. Никакого соображения. Только и того, что мясом обросла. Денно и нощно молю господа, чтобы нашелся дурак покрыть ее грехи. То ж и учу: не раскладайся прежде времени. Окрути. Хай по закону все оформит.
— Тут не угадаешь, Нюша." Моя была в записи. А какой толк? Нынешние записи — фунт дыма. Даже для женшшин... Что за времена настали! Заимела ребенка, ну и сиди с ним, расти, доглядай. Так ведь нет. После уроков с мальцами какие-то представления готовит. В клуб на кружок бегает — художественной самодеятельности. Обшшественные дела разные. Абы убечь из дому. И пришло мне в голову: от безбожия все это. Святости нет в браках нынешних.
— Твоя правда, Пашенька. Твоя правда. Помню, как венчалась — боже мой! До свадьбы всего-то единажды видела Афоню, а жизнь прожили. Свыклись. Стерпелись. Потому как перед богом поклялись. И вже от семьи — ни на шаг. А чтобы без мужа куды!.. Как ниточка за иголкой.
— Не поймут они этого. Им подавай любовь. А не разумеют того, какая она штука злюшшая. И обгорают на том адском огне... Своей тоже казала: куды ты бежишь, бесстыжая? К кому? Пыжовское гнездо, каждый знает, разбойное. На что он тебе, образованной, слесарь чумазый?! И живи со своим. Одного вы достатка. Ровня. Дите у вас... Теперь вижу, таких чумных, верно, ни в какой коморе не спаровать. Вот и твоя побегла — только лытками засверкала. — И поинтересовалась: — Чей же это, Нюша, в зятья к тебе мостится?
— Не здешний. Солдат.
— Да-а, — участливо протянула Пелагея, — Не совсем оно до ладу.
— Будто совестливый парень. Крестьянский сын. Почти всю весну в колхозе у нас работал. Отой танкой вражеской и вспахал, и посеял.
— То хорошо. С другого боку, страшно: сегодня он здесь, а завтра увела война. Будь местный, гляди, приведут дороги назад, к родному порогу. А так — ишши ветра в поле.
— Того и боюсь, Паша. Как оставит после себя дитя!..
— Все от бога. По заслугам воздает. По справедливости судит.
— Какая же к чертовой матери справедливость, когда меня в один ряд с Галькой ставит?! — возмутилась Нюшка. — Афоня голову сложил, в партизанской могиле лежит, песком присыпанный, сынов потеряла, дочку под страхом смерти враг пользовал. А та, трофейная рвань, в свое удовольствие с постояльцем жила, офицерский харч жрала, дитя ему вылупила. И после этого мы — одинаковые. В одном колхозе. Ще и киндера приголубили, в ясли определили. Куды ж глядит твой бог? Или ему заслепило?!.
— Плешшишь языком дурное, — сердито проговорила Пелагея. — Видит он. Все видит.. Ни его. ни людей не обманешь своими выгадками.
— Выходит, я брешу?.. — Нюшкины глаза-пуговки стали совсем круглыми. — Уж кто брешет, так это ты! Развела теревени: муж у Насти «прошшения» просил. Какому мужу она нужна, твоя Настя?! Коли считать с ноября, как Сергуха Пыжов приезжал, вот-вот попрет ее в одну сторону.
Пелагея и сама обратила внимание, что в последнее время будто раздобрела Настенька. Только уж никак не думала о беременности. Мыслимо ли!..
— Побойся бога! — воскликнула в гневе. — Проклянет он тебя!
— А мне нечего бояться! — дерзко ответила Нюшка. — Уметайся из хаты разом со своим богом! Пользы от него, как от козла молока!
Этого Пелагея уже не могла простить Нюшке.
— Тьфу на тебя, сатана! — Подхватилась, поспешила к выходу. — Тьфу, тьфу! Обешшаю молить господа, чтоб припомнил он это на. страшном суде. Ты ишшо пожалеешь! Ишшо наплачешься, как черти поволокут в преисподнюю!
— Хутчей уметайся, «праведница»! — выбежав на крыльцо, вслед ей остервенело крикнула Нюшка. — Не то жердиной пригощу!
Возвратилась в дом тяжело дыша, негодуя. Прикрыла за собой дверь, и тотчас встретилась с невозмутимо-созерцательным взглядом Христа. Старая икона висела, в углу, обрамленная рушником, и, казалось, из глаз спасителя исходит какой-то таинственный свет. Нюшку охватил трепет. Истово перекрестившись, повалилась на колени, залепетала, отбивая поклоны:
— Прости, господи, и помилуй. Не на тебя осерчала. Та змея, Пашка, ввела в грех. Ты краще ее покарай — искусительницу. Сделай так, чтобы черти ее заставили лизать горячую сковородку.
* * *
Проводив Стефана, Галина осталась одна со своей болью-печалью. Она ощущала глухую враждебность односельчан, чувствовала отверженность, не зная за собой вины. Внутренним оправданием ей служила убежденность в том, что Стефан не враг. Для ее любящего сердца этого было вполне достаточно. Но то, что устраивало ее, вовсе не удовлетворяло людей, имевших совершенно твердое мнение: просто не враг, еще не друг. Только сейчас Галине открылось вот это различие, ранее представлявшееся ей совсем незначительным. Оказалось, оно есть, и очень существенное, особенно когда идет такая жестокая война.