Тимофей подготовил заглушку — запиленный на конус железный стержень, надел поверх обмундирования брезентовую робу. Тут же закачал инжекторами воду, чтобы сбить в котле давление, облил себя из шланга, вбросил на оголенную колосниковую решетку Доску, натянул рукавицы, взял молоток и зажатую клещами заглушку. Мгновение колебался и, зло посмотрев на вырывающуюся из контрольки свистящую струю, нырнул в топку.
Его обдал нестерпимый зной, исходящий от стенок котла и колосников. Сдерживая дыхание, Тимофей пробрался по доске к поврежденной связи. Упругая струя кипятка била в клещи, но Тимофей, изловчившись, угодил в центр контрольки. Струя распалась на несколько брызжущих струек. Они тут же иссякли — ударами молотка Тимофей до предела вогнал в отверстие металлический стержень. Роба на нем парила. Тимофей сделал шаг, другой к спасительному топочному люку котла, уронил молоток, качнулся, упал лицом на колосниковую решетку, почувствовал ожог, с Непостижимым, нечеловеческим упорством поднялся...
Все это произошло в какие-то считанные секунды. Тимофею еще хватило сил до половины выброситься из топки. Тут его — обвисшего, обморочного — подхватили под руки помощник и поднявшийся в паровозную будку, обеспокоенный непредвиденной остановкой, начальник эшелона, и вытащили из топочного люка. Валентин оголил ему грудь, торопливо сказал кочегару:
— Окати его, Юр...
Тимофей приходил в себя. Услышал незнакомый голос: «Что случилось? В чем дело?..» И ответ помощника: «Теперь — порядок, товарищ подполковник». Подумал: «Почему такая слабость?.. Ах да! Зной и угарный газ — те синие змеящиеся язычки пламени... Как приятно освежает лицо прохладный дождь...».
И снова заговорил Валентин, отвечая какому-то подполковнику: «Механик заглушил лопнувшую связь, а там градусов...»
Усилием воли Тимофей заставил себя приподняться. Над ним склонился помощник, радостно заговорил:
— Ой и напугали вы нас, Тимофей Авдеевич. Давайте помогу...
— Займись топкой, — прервал его Тимофей. — Прогорит...
Он так и сидел, прислонившись к тендерному совку, еще не окрепнув до такой степени, чтобы самостоятельно подняться. Теперь Тимофей узнал подполковника — командира танковой части, которую подбрасывает к фронту.
— Извините, не по уставу докладываю — башка трещит, — глухо заговорил. — Старшина Пыжов приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Придется постоять, пока давление нагоним. Тогда уж довезем.
...К Днепру Тимофей не доехал. В Чаплино его ждал приказ отбыть в распоряжение отдела кадров железной дороги.
3
По пути к новому месту службы Фролу Одинцову удалось отпроситься на сутки и навестить родные края. Уже смеркалось, когда за его спиной осталась Ясногоровка. Сокращая расстояние, Одинцов пересек пустынный Бахмутский шлях, двинулся по прямой, продираясь через бурьяны, минуя мрачно чернеющие в темени байрачки. Вышел он к кучугурам, испуганно отпрянул, едва не натолкнувшись на крест, показавшийся ему бог весть чем. Но ведь он-то знает, что кладбище совсем в другом месте. Скорее из любопытства подсветил зажигалкой, прочел:
«Здесь лежат патриоты:
Алексей Матющенко — 1906 г.
Клавдия Матющенко — 1909 г.
Яков Матющенко — 1930 г.
Повешены гитлеровцами в декабре 1941 года»
«Смотри ты! — подумал. — Такие тихие, незаметные были, а вот тебе на...»
Одинцов пошел дальше, спустился в яр, миновал крайние хаты. Он нисколько не сомневался в том, что жена с сынишкой эвакуировались. Возвратиться, конечно, они еще не могли. Но, увидев в темноте знакомый силуэт крыши, просматривающейся за пирамидальными тополями, невольно ускорил шаг. Из окна, очевидно занавешенного, просвечивала узкая полоска тусклого света.
«Неужто заняли?» — обеспокоился Одинцов. Он заспешил к крыльцу, принялся тарабанить в запертую дверь. Из-за нее послышалось скованное страхом:
— Кто там?
Одинцов узнал голос, но еще не веря в то, что откликнулась жена, взволнованно спросил:
— Лиза?..
Потом стоял на пороге — высокий, похудевший, с подвязанной рукой. На груди поблескивала медаль «За боевые заслуги». Справа к гимнастерке узенькая полоска желтой материи пришита — знак тяжелого ранения. Стоял и смотрел на нее, уже подготовившуюся ко сну — такую домашнюю, такую желанную...
— Фролушка! — охнула, подавшись к нему, шагнувшему ей навстречу, припала к груди. — Пришел... Вернулся...