Одним из снаряжающих меня в полет был заслуженный парашютист Николай Константинович, обучавший космонавтов сложным прыжкам с парашютом. Его советы были ценны, ведь он уже несколько раз катапультировался из самолетов с креслом, подобным установленному в космическом корабле и также снабженным специальным парашютным устройством. Это было тем более важно, что по программе первого космического полета для большей надежности на случай посадки корабля на не совсем удобной для этого площадке был принят вариант, при котором на небольшой высоте космонавт катапультировался с борта корабля и затем, отделившись от своего кресла, приземлялся на парашюте. Корабль же совершал нормальную посадку.
Пришел Главный Конструктор. Впервые я видел его озабоченным и усталым — видимо, сказалась бессонная ночь. И все же мягкая улыбка витала вокруг его твердых, крепко сжатых губ. Мне хотелось обнять его, словно отца. Он дал мне несколько рекомендаций и советов, которых я еще никогда не слышал и которые могли пригодиться в полете. Мне показалось, что, увидев космонавтов и поговорив с ними, он стал более бодрым.
— Все будет хорошо, все будет нормально, — сказали мы с Германом одновременно.
Люди, надевавшие на меня скафандр, стали протягивать листки бумаги, кто-то подал служебное удостоверение — каждый просил оставить на память автограф. Я не мог отказать и несколько раз расписался.
Подошел специально оборудованный автобус. Я занял место в «космическом» кресле, напоминавшем удобное кресло кабины космического корабля. В скафандре есть устройства для вентиляции, к ним подаются электроэнергия и кислород. Вентиляционное устройство было подключено к источникам питания, установленным в автобусе. Все работало хорошо.
Автобус быстро мчался по шоссе. Еще издали увидел я устремленный ввысь серебристый корпус ракеты, оснащенной двигателями общей мощностью в двадцать миллионов лошадиных сил. Чем ближе мы подъезжали к стартовой площадке, тем ракета становилась все больше и больше, словно вырастая в размерах. Она напоминала гигантский маяк, и первый луч восходящего солнца горел на ее острой вершине.
Погода благоприятствовала полету.
Небо выглядело чистым, и только далеко-далеко жемчужно светились перистые облака.
— Миллион километров высоты, миллион километров видимости, — услышал я. Так мог сказать только летчик.
На стартовой площадке я увидел Главного Конструктора. Здесь же находились члены Государственной комиссии по проведению первого космического рейса, руководители космодрома и стартовой команды, ученые, ведущие конструкторы, мой верный друг Герман Титов и другие товарищи космонавты. Все заливал свет наступающего нового дня.
— Какое жизнерадостное солнце! — воскликнул я.
Вспомнились первый полет на Севере, проплывающие под самолетом сопки, покрытые розовым снегом, земля, забрызганная синеватыми каплями озер, и темно-синее холодное море, бьющееся о гранитные скалы.
— Красота-то какая! — невольно вырвалось у меня. «Не отвлекайтесь от приборов», — строго сказал мне тогда командир звена Васильев. Давно это было, а вот вспомнились его слова: «Эмоции — эмоциями, а дело прежде всего…»
Нетерпение росло. Люди поглядывали на хронометры. Наконец доложили, что ракета с кораблем полностью подготовлена к космическому полету. Оставалось только посадить космонавта в кабину, в последний раз проверить все системы и произвести запуск.
Я подошел к председателю Государственной комиссии — одному из хорошо известных в нашей стране руководителей промышленности — и доложил:
— Летчик старший лейтенант Гагарин к первому полету на космическом корабле «Восток» готов!
— Счастливого пути! Желаем успеха! — ответил он и крепко пожал мне руку. Голос у него несильный, но веселый и теплый, похожий на голос моего отца.
Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена. Передо мной было не только замечательное творение техники, но и впечатляющее произведение искусства.