И конвоиры и арестанты ускорили шаг.
— Взгляни, как темнеет. Видно, не дойдем сегодня до острога, — сказал Жила Зализняку, который шел с ним в паре. — Вишь, вон и чины забегали. Косолапый мотается, как блоха в ширинке. Не остановимся ли прямо в поле?
— Когда б такое случилось. Только леший его знает, сколько до того острога. Может, он вот-вот выткнется. Спросить бы кого…
Максим споткнулся и, сморщившись от боли, сдвинул наручник на левой руке. Кисть руки оголилась, открыв сплошную красную рану с черными пятнами полузасохших струпьев.
Жила оглянулся. Неподалеку от него шло двое конвоиров. Но он знал — их лучше не спрашивать. Он бросил взгляд вперед и увидел, что навстречу идет ещё один конвоир.
— Бородатый в хвост прет. Этого можно спросить. Эй, ваше благородие, до острожка далеко? — крикнул Жила конвоиру, когда тот поравнялся с ним.
— Верст восемь. Шевелись, шевелись!
Остальные конвоиры тоже стали подгонять арестантов.
— Если сегодня заночуем в поле или где-нибудь в селе — будем бежать, — прошептал Максим.
— Места незнакомые. Чтобы не было, как возле Ахтырки. Переловят по одному, — отозвался Жила.
— Всех не переловят. Тогда тоже многие бежали. А тут ещё ночь-матушка, поле. Когда казак в поле, тогда он на воле. Я вторично живым в руки не дамся. Лучше смерть. Ты что-то молчишь, может, боишься?
Жила покачал головой.
— Ты меня знаешь. Хлопцев нужно загодя предупредить. У кого второй напильник?
— Кажется, у Озерова. А туча какая, погляди. Как вороново крыло. Не снеговая ли, вот и ветер холодный. Смотри, начальник свернул. Наверное, к тому хуторку поворачиваем, — пристально поглядел вперед Зализняк.
— Верно. Это совсем неплохо, — промолвил Жила и, прикрываясь от ветра рукавом, крикнул: — Василь, кресало у тебя?
— …ме-е-ня, — послышалось в нескольких шагах впереди. — А что, на табачок разжился?
— Разжился. На всех хватит. Так и передай передним. А кресало приготовь. Эх, и курнем же!
ЭПИЛОГ
Дед Мусий уже давно отбазарил, но домой не спешил. Попросив знакомого хуторянина приглядеть за возом, он пошел по майдану посмотреть на товары, а вместе и послушать новости. Долго толкался между людьми, но, как на грех, знакомые не попадались. Незнакомые же на разговоры были не очень охочи. Не те времена настали. За одно неосторожное слово в темнице можно оказаться. Попасть туда легко, а попробуй выбраться! За последние три года сколько людей забрали. Много ходит по базару на первый взгляд веселых, охотно болтающих людей. С виду будто бы свой брат, посполитый, в порванной свите, постолах, а то и совсем босой, выспросит всё, а потом вытащит свисток и засвистит в него. Как собаки на звук рожка, со всех сторон так и посыплются на тот свист переодетые тайные чины. Сейчас их особенно много. Будто бы на Дону казачья беднота подняла бунт против царя, атаман Пугач своих людей повсюду разослал, вот и ловят их.
Говорят, был когда-то этот Пугач на Украине, знался с запорожцами и гайдамаками. Знать, недаром святили гайдамаки ножи. Далеко увидели их отблеск, на самом Дону.
Дед уже думал возвращаться назад, как вспомнил, что забыл купить соль. Пробрался за палатку, туда, где стоял обоз астраханского купца, остановился перед возами, поглядывая, как бы обойти их. Вдруг рядом с возом послышались голоса. Дед Мусий прислушался.
— Кто ж тебя держит? На Яик-реку рукой подать.
— За это нашего брата на кобылу кладут.
— Всех русских людей да казаков донских, и запорожских, и яицких на кобылу не положишь.
Один из голосов показался деду Мусию знакомым. Он хотел нагнуться, но тут вдруг из-за полудрабка высунулось бородатое лицо и пара настороженных глаз неприветливо поглядела на него. В первую минуту деду Мусию это лицо показалось очень знакомым. Присмотрелся пристальнее — нет, этого человека в полуоблезлой, когда-то серой казацкой шапке он видит впервые.
Из-под воза выглянула и вторая голова, очевидно возницы из купеческого обоза.
— Тебе чего?
Дед не стал дожидаться, пока его угостят люшнею, и заспешил от воза, позабыв даже про соль.
«Значит, правда, что русские казаки на царицу и бояр бунт подняли. Где ж эта Яик-река? За Доном?» — думал дед Мусий, направляясь к своему возу.
— Что нового слыхал? — спросил хуторянин, капая из бутылки сквозь проколотую швайкой в затычке дыру постное масло на притрушенную солью краюху хлеба.
— Ничего. Я и не ходил никуда. Постоял, посмотрел, да и назад. Гей, серый, вставай!