Мелхиседек оглянулся. Возле него стоял Зализняк.
— Просто так, — ответил он нетвердо. — Сечь осматривал, теперь хочу в монастырь попасть.
— Заблудились? Вот так через майдан идите.
— Я уже шел этой дорогой, хотелось бы назад по другой.
— Пойдемте со мною, я провожу вас, — предложил Максим.
Они пошли рядом.
— Не думаешь на Сечи остаться? — после некоторого молчания спросил Мелхиседек и остановился перед лужей, разыскивая глазами место посуше.
Зализняк указал рукой на чуть заметную тропинку между двумя колеями.
— Сюда идите. — И, помолчав, добавил: — Оставаться мне тут не хочется. Да и незачем.
Мелхиседек осторожно двинулся вперед, ощупывая посохом дорогу.
— Куда же ты поедешь, снова к кому-нибудь наниматься?
— Выходит, что так. Куда-нибудь да поеду. Была бы спина, а дубина найдется. Скорее всего, вернусь в родное село.
Мелхиседек вышел на сухое место, немного подождал Максима, пошел рядом. Ему всё больше и больше нравился этот аргатал. Нравилось его открытое, смелое лицо, приятная, хотя и скупая улыбка, нравилось и то, как рассудительно он говорил, как внимательно вслушивался в речь собеседника.
— Слушай, а не пойти ли тебе к нам, в монастырь? Там никто не будет измываться над тобой: перед богом — все равны. Поработаешь на монастырском дворе, понравится — в монахи пострижешься. Ты говорил, что не женат. А не захочешь постричься — сможешь пойти, куда сердце влечет, никто тебя задерживать не станет.
Максим задумался.
«Ей-ей, правду говорит игумен, — размышлял он. — Перед богом все равны. А разве нет?»
— О! Максим! — прервал его мысли встречный казак. — Здоровый будь. Откуда? Каким ветром?
— Суховеем, — ответил Зализняк. — После расскажу.
Запорожец, видя, что Максим с монахом, не стал задерживать его.
— Заходи сегодня вечером в наш курень, — пригласил он.
— Ладно, Данило, — кивнул головой Зализняк, — зайду. — И, подойдя к Мелхиседеку, сказал: — Подумаю, ваше преподобие, может и приду. Оно на месте виднее.
— Ты грамотный? — немного погодя спросил Мелхиседек.
Зализняк покачал головой.
— Некому учить было. Отец немного знал грамоту, да где ему было со мною морочиться. Крестный обещался, у него и часослов, и псалтырь были, и ещё какая-то книжка, октоих или как-то так. Да вскорости помер.
Они дошли до монастыря. Мелхиседек попрощался и пошел в монастырский двор. Но, вспомнив что-то, остановился у калитки.
— Домой скоро едешь?
— Через неделю, может, немного позже, — не сразу ответил Максим.
— Давай вместе поедем, сподручнее и веселее. Дорога далекая.
— Отчего же, можно, — согласился Максим.
Мелхиседек прикрыл за собой калитку.
Со двора долетел приглушенный бас — Мелхиседек уже с кем-то разговаривал. Зализняк, пристально всматриваясь перед собой — уже были сумерки, — пошел к Тимошевскому куреню, где остановились аргаталы. В курене был один Роман.
— Ты что это так рано спать улегся? — толкнул его Зализняк.
Роман поднял голову, потер рукой открытую грудь.
— А что же больше делать?
— Горилку пить. Пойдем в гости к стебловцам, приятель мой давний, Данило Хрен, там, приглашал.
— В гости я всегда готов. — Роман долго возился в углу, отыскивая шапку. — В шинок будем заходить?
— За горилкой? Не нужно. Всё равно одной квартой всех не напоим, да тут так и не заведено. Они сами угостят. Не зря говорят, что на Запорожье бывает два дурня: первый, кто пришел в курень голодный, а второй, кто ушел оттуда не пьяный.
На пороге куреня, старый, немного сгорбленный, но ещё крепкий еврей брил запорожца. Захватив в пригоршню оселедец, он вертел голову запорожца то в одну, то в другую сторону, дергал кверху, задирал назад, а тот, красный, словно из него тянули жилы, кряхтел, сопел и тихонько поминал черта.
В просторном курене, аршин сорок длиной, людей было немного. В противоположном от двери конце, ближе к кухарской половине, горели две свечки, около них на перевернутой вверх дном бадье стояло ведро с медовой варенухой. С десяток запорожцев по очереди черпали ковшом. Закусывали вяленой таранью, лежавшей тут же, на бадье.
— Будь ты неладен, всегда так: когда дома пообедаешь — и тут зовут, — воскликнул после приветствия Роман. — И не просите, не сяду, — он уже сидел, по-татарски поджав под себя ноги. — Что ты припал, как вол к луже? — толкнул Роман высокого запорожца и протянул руку за коряком.
— Ух, матери твоей дуля! — довольно крякнул, хлопнув его по спине, здоровенный носатый запорожец. — Бойкий ты, и говоришь складно.
— Максим, чего стоишь, — сказал Данило Хрен, приглаживая неровные усы. — Садись вот тут, рядом со мной.