— Не хочу.
— Иди, иди! Видано ли, чтобы человек с дороги есть не хотел, — обернулся к нему одноглазый.
— Говорю же, что не хочу, — глухо промолвил Зализняк.
— Брешешь, как пёс шелудивый…
— Не бреши сам, а не то…
— Ну и колючий же ты, человече, — обиженно промолвил одноглазый и повернулся к двери, откуда кашевар вынес полные ваганы
[12]
жирных крупных сельдей. Кашевар поставил сельди посреди стола, головами к атаману, а сам снова выбежал в другую половину куреня.
Максим невольно взглянул на стол, глотнул слюну. В не прикрытую кашеваром дверь ворвался вкусный запах тетерки, разошелся по куреню, защекотал ноздри. Максим стремительно поднялся со скамьи и вышел во двор. Какое-то мгновение постоял у порога и пошел в конюшню. В крайнем слева стойле мягко похрустывал сеном Орлик. Узнав по походке хозяина, он перестал хрустеть и, вытянув шею, тихо заржал. Максим похлопал коня по крутой шее, тот ласково ткнулся мордой под руку.
— Ешь, Орлик, ешь, — тихо сказал Зализняк, — у нас ещё дальний путь.
Он прошел в угол, где была сложена сбруя, и нащупал мешок с припасами. Сунул в карман несколько пропахших плесенью сухарей, черствых как кремень, зачерпнул пригоршню сушеного проса и пошел к воротам.
— Пусти, я выйду, — сказал он казаку, сидевшему на колоде у ворот.
— Куда ты пойдешь, ночь уже на дворе.
— Я вернусь.
— Да как же я тебя узнаю, ночью не велено впускать никого.
— Как?.. Я назову какое-нибудь слово. Ну… ну, примером, «доля». Или пусть лучше «недоля». Слышишь, «недоля» скажу.
Удивленный казак молча развел руками, отодвинул два деревянных засова.
Зализняк долго бродил по степи. Когда возвращался назад, уже взошел месяц, ясный, большой, немного щербатый, словно надломанный каравай хлеба. В редуте было тихо, только перекликались казаки, стоявшие на часах.
— Славен город Петербург, — слышалось из одного конца редута, и сразу же звучал ответ: «Славен город Переяслав». Потом снова наступала тишина.
На башне у ворот казак тихо мурлыкал песню. Услышав голос Максима, он выглянул в оконце:
— А, недоля пришла. Заходи.
Казак слез вниз. Впустив Максима, широко зевнул, перекрестил рот.
— Ох, и скука! Хоть на месяц бреши. Табачок есть? А то у меня только на одну трубку осталось, да и тот никудышный. Позавчера проезжие купцы закуривать давали. Бакун,
[13]
ох, и крепкий да пахучий, словно горилка, настоенная на шафране…
Казак хотел подольше задержать Зализняка, но тот, отсыпав ему на несколько трубок табаку, прошел в курень.
Отыскал свободное место, снял и постелил кунтуш. Неподалеку, из угла, послышался Романов голос:
— …Зашли мы в садок, сели под яблоней. Яблоня большая, ветвистая…
Максим лег, прикрыв полою голову. Пытался заснуть, но сон не приходил. Под кунтушом стало душно, он сдвинул его с головы, повернулся на спину. До слуха снова долетел Романов рассказ:
— Отец, видно, подсматривал. Потому как калитка сразу — скрип. Я так и обомлел. Садик небольшой, а кругом частокол, колья острые. Куда побежишь? Сам не знаю, как я на яблоне очутился. А старый уже внизу под моей яблоней топчется. «Славный, — говорит, — вечер, дочка. Мне и то спать не хочется». Вытащил трубку, садится на колоду. И повел разговор. Про коня, повредившего ногу о борону, про урожай, про сад. Мне уже показалось, что и утро скоро. Ноги свело, а шевельнуться боюсь. Вовсе не стало мочи терпеть. Думаю, не выдержу, свалюсь сейчас прямо ему на голову. «Не мешало бы, — говорит, — собаку в сад перевести, яблоки созревают. Не привязать ли ее под яблоней?»
Несколько человек фыркнули в кулаки. Кто-то не выдержал, залился громким смехом.
— Поспать не дадут, черти окаянные, дышла бы вам в глотки! — выругался какой-то казак.
Зализняк повернулся на другой бок, подложил под голову руку. Стараясь не слушать, он перенесся мыслями далеко-далеко, в родное село. Оно припомнилось таким, каким он в последний раз покидал его. Это было весной. Вокруг хаты как раз зацвели сливы…
— Максим, — вдруг позвал его кто-то шепотом. — Где ты?
— Тут.
Около него присел Роман.
— На, — ещё тише зашептал он. — Тут тараня, хлеб. Вот кусок кавуна
[14]
квашеного. Бери же, ну! А какие-то там есаулы… Плюнь ты этому черту в глаза. Это дука
[15]
один из тутошнего зимовника.
Роман на четвереньках полез на свое место.
Тарань была совсем свежей, а кисло-сладкий терпкий кавун оставил приятное ощущение. Вспомнились кавуны, которыми всегда угощал малого Максима крестный отец. Бахча, обсаженная лозой, небольшой шалаш. Между ботвой ходит в длинной белой сорочке крестный… Нет, это не крестный, а мать… И Оксана. Они обе идут лугом прямо к нему…